У Эбони от удивления перехватило дыхание, но она рассмеялась.
– Я думаю, ты просветил ее и насчет этого, – презрительно сказала она.
– Пробовал. Но она не слушает меня. В конце концов я решил, пусть думает, что хочет, если ей от этого легче.
– Как благородно с твоей стороны. Может быть, ты также позволил ей думать, что и ты любишь меня?
– Кажется, она и так придет к этой мысли. Со временем, – сухо добавил он.
– И ты не захотел разочаровывать ее в твоем моральном облике, не так ли?
– Что-то вроде этого.
– Ты ублюдок, – не выдержала она. – Прогнивший, вонючий ублюдок. Почему ты не сказал ей правду? Что единственная вещь, которая тебе от меня нужна, это секс. Именно потому ты и здесь. Думаешь, что удастся продолжить с того момента, где тебе помешали. Но ты ошибаешься, Алан. Между нами все кончено, – хрипло заявила она. – Окончательно!
– Не устраивай сцен. Это тебе не идет. Но я понимаю, что ты можешь быть немного расстроена. И извини меня.
– Он извиняется! Мой Бог, может быть, ты повторишь еще раз?! Это надо записать на магнитофон для потомства. Алан Кастэрс извиняется перед своей шлюхой-любовницей.
– Не называй себя так!
– Почему? Разве ты не так обо мне думаешь?
– Послушай, Эбони, почему бы нам не обсудить это наедине? Впусти меня. Здесь холодно.
– Поверь мне, внутри тебе будет еще холодней. Поезжай домой, Алан. И никогда не возвращайся. Я больше не хочу тебя видеть.
– Ты так не думаешь.
– Уверен? Ну что ж, посмотрим, Алан, посмотрим.
– Еще как посмотрим! – прорычал он и ринулся прочь.
Взбешенный Алан некоторое время просидел в машине. Любит его? Она? Мать сошла с ума! Эта ведьма не знает, что такое любовь. Она просто вампир, высасывающий все соки вампир, и не может удовлетвориться, пока не доведет мужчину до отчаяния.
И все же...
Когда он вспомнил о ее слезах, у него что-то шевельнулось внутри. Видит Бог, они подействовали на него. И не наполнили чувством триумфа над ней, как он представлял это ранее, а поразили и встревожили. Плачущая Эбони не соответствовала его представлению о ней. И все же ее слезы, возможно, свидетельствовали о том, что вера матери в любовь Эбони к нему имеет под собой основание. Разве она плакала бы, если бы не была глубоко задета?
А сейчас...
Не были ли эти горькие слова еще одним свидетельством разбитой любви? Может быть, он довел ее до того, что уже один его вид причиняет ей слишком сильные страдания?
При этой мысли в нем все перевернулось. Черт побери, может, мать все-таки была права?
Алан ухватился за руль, так кружилась у него голова, и вспомнил, что его первой реакцией на такое из рук вон выходящее заявление была издевка.