Зато сейчас пришел в себя и вот – удивился, отчего света так мало. А его не мало, его глаза не видели. И тело болело, да так, что прежде он и не знал, что может быть так больно. К тому же ему вывихнули правую руку, и, может быть, в двух суставах, в плече и у кисти… Или в локте, кто же при такой боли поймет, где у него суставы выдернуты?
Он сумел поднять левую руку, попробовал раздвинуть веки, нет, прикосновение к глазам поднимало такую болезненную волну, что он и сам не рад был, что левая рука двигалась. Все же зачем-то он поднял ее еще выше и стал царапать стену. Его прочные, сильные когти сумели выскрести из стены несколько камешков. Он надавил сильнее, пока и эта рука не заболела у когтей. Нет, не получится ему ударить хотя бы одного стражника когтем по горлу, когда придут его забирать, слаб он, стражники-то, когда молотили его, знали, что делают. Уж очень сильно били, почти ничего теперь он не мог против них, как ни старайся.
Чутье ему подсказывало, что скоро рассвет, значит, и повесят тоже скоро. Он вдруг понял, что, пока валялся без сознанки, все равно что-то да слышал – вот только нерадостные это были звуки, кажется, где-то рубили дерево. И не составляло особого труда догадаться, это виселицу устанавливали, должно быть, неподалеку. И зачем он только пришел сюда, зачем согласился на предложение Падана?
Но теперь поздно горевать, нужно успокаиваться, несмотря на боль, и ждать. Потому что ничего теперь от него не зависело, он давно знал, что так все с ним и кончится, как сейчас. Он же попал в самую неприятную для себя ситуацию, когда запоры на решетке, что закрывала его нишу, в которой его приковали, и дальше, по коридору, он ни за что не сможет открыть. Хоть все когти обломай, и все же, чтобы отвлечься от боли, он стал эти коридоры считывать, как умел всегда, как пару-тройку дней назад… Дней ли, неужто не столетий?.. Он снова понимал весь храм, все коридоры и стражников, что в них были расставлены.
Вот только бы руки и кости так не болели, и еще голова, и еще бы видеть хоть что-нибудь, несмотря на разбитые глаза и опухшую морду, к которой будто бы привязали какую-то на редкость плотную и тяжелую подушку, возможно набитую опилками, чтобы дышать через нее не всегда получалось… И как он не задохнулся, когда был в отключке? Уж лучше бы задохнулся и ничего не почувствовал…
А потом произошла необычная штука. Дверь в подземелье заскрипела, решительно и уверенно, совсем не так, как он привык двери отворять. Потом звякнул замок на решетке перед его нишей, он даже вздрогнул, не ожидал, что так-то боится смерти. Хотя все же еще рано… Или они предложат ему ужин смертника? Может, у них, хоть они и храмовники, такие порядки, такие вот бла-аго-ородные обычаи? Но нет, он уже знал, это что-то другое. Кто-то низким, но чистым, едва ли не мелодичным голосом удивленно произнес: