Подлинные чешские патриоты моментально поняли замысел «проклятой немчуры»: ясно было как божий день, что венские реакционеры, консерваторы и славянофобы таким образом пытаются злодейски дискредитировать древнее культурное наследие чешского народа. На святое покушаются. Корни подрывают.
«Богемский вестник» ответил еще пятью статьями, где вполне спокойно и логично заявлялось: культурное наследие и подъем национального самосознания – вещи, конечно, хорошие и где-то даже святые, но чистое дело нужно делать чистыми руками, а не сочинять фальшивки.
Разъяренный Ганка по наущению оставшихся на этом свете соратников (им всем уже было годочков по семьдесят) подал на редактора газеты доктора Куга в суд за клевету. Началось затянувшееся на несколько месяцев следствие – причем общественное мнение производило страшный шум, старательно разоблачая немецкие происки.
Ганка смог привести в суд одного-единственного свидетеля – счетовода той самой церкви, где нашел некогда Краледворскую рукопись. Счетовод браво отрапортовал: давным-давно, будучи еще мальчишкой, он лазал в тот самый подвал и лицезрел там ту самую рукопись. А потом, через пару годочков, в город приехал пан Ганка и рукопись обнаружил вторично – вот эту самую, можете не сомневаться, господа судьи, пятьдесят лет прошло, я ее узнаю с первого взгляда, никакой ошибки…
Других свидетелей не имелось. Тем не менее суд, пойдя на поводу у разбушевавшегося общественного мнения, постановил считать, что господин Ганка все же нашел Краледворскую рукопись в подземелье костела. Вопрос о ее подлинности или поддельности не рассматривался. Доктора Куга приговорили к двум месяцам заключения, солидному штрафу и возмещению судебных издержек. Он подал жалобу лично императору, и тот, ознакомившись с делом, распорядился приостановить пока что решение суда. Полностью его отменить не решился даже император – очень уж накалены были страсти. Прага напоминала клокочущий вулкан…
Ситуация создалась щекотливейшая. С одной стороны, считалось, что Ганка все же «нашел» рукопись, а не подделывал. С другой – вопрос о ее подлинности оставался открытым. Несмотря на шумную поддержку «прогрессивной общественности», семидесятилетний Ганка впал в состояние откровенного неприкрытого страха, слег в постель и вскоре скончался. В том, что причиной болезни и смерти был судебный процесс и поднятый вокруг него шум, никто не сомневался.
Скептики, конечно, оставались при своем мнении – но вот «просветители» превратили похороны Ганки в грандиозную манифестацию. Чтобы не пересказывать своими словами, обращусь к документам того времени: «Впереди шли факельщики реальных школ и гимназий и множество певчих. Затем духовенство, а прежде всего монахи орденов капуцинского и францисканского, воспитанники духовных училищ, все пасторы Праги, а за ними епископ. Затем следовала печальная колесница. Кисти покрова несли: народный историк д-р Палацкий, д-р прав Нигер, профессор Томек, князь д-р Рудольф Турн-Таксис, д-р прав Фрич и член училищного совета Венциг. По обеим сторонам колесницы шли шестеро молодых поляков и шестеро юных славян в национальных костюмах, в конфедератках и фесках, за ними – виднейшие писатели и граждане Праги с зажженными факелами и восковыми свечами. Сразу же за колесницей несли на бархатной подушке экземпляр Краледворской рукописи, увенчанный лаврами… Четыреста зажженных факелов и двести восковых свечей были несены по обеим сторонам печального шествия писателями, художниками, учеными и гражданами. Процессию сопровождало более тридцати тысяч народа. В кладбищенской церкви Вышеграда, древнейшей части Праги, где Ганка завещал похоронить себя, гроб, ордена, лавровый венок и Краледворскую рукопись водрузили на высокий катафалк. Огромный хор пропел погребальные гимны, каноник сказал трогательную речь. Лавровый венок и экземпляр Краледворской рукописи были положены вместе с усопшим в могилу. Во время шествия звонили все колокола пражских церквей. В процессии принимали участие не только пражане, но и многочисленные обыватели из окрестностей».