По высшему разряду, одним словом. Однако торжественные похороны ничему не положили конец. Все только начиналось…
Как ни витийствовал доктор Палацкий, переключившийся на политическую карьеру и усердно разоблачавший «немецкие козни», одна за другой стали появляться весьма скептические статьи. Указывали на то, что один из открывателей рукописей, Линда, еще до их обнаружения выпустил роман «Заря над язычеством», где появляются многие мотивы Краледворской рукописи. Причем источником служила давным-давно известная историкам хроника Гаека ХVI века, имеющая опять-таки много общего с Краледворской рукописью. Потом выяснилось, что песня о богатыре Забое практически совпадает со стихами из пьесы Линды, увидевшей свет до находки рукописей.
Все до единого открыватели и исследователи рукописей – Ганка, Линда, Юнгман и прочие – уже давно умерли. Но критиканы копали вглубь, извлекая все новые печальные сенсации. Оказалось, что Ганка, много лет заведуя книгохранилищем музея, испакостил десятки древних рукописей: переделывал стихи, обводил буквы чернилами другого цвета так, чтобы выглядело, будто это проделано еще в старину, переписывал старые тексты – вставлял слова, вписывал на полях «древние» комментарии, а на пустое место вписывал «старинные» тексты. Поведение, как легко догадаться, крайне предосудительное для ученого библиотекаря и хранителя древностей…
1886 год. Несколько месяцев длилась серьезнейшая экспертиза Краледворской рукописи, организованная новонародившимся течением научной мысли – так называемыми «чешскими реалистами». Тут уже работали не гуманитарии, а профессионалы-химики.
Результаты получились крайне интересными. Видный химик Белогоубек написал заключение на девяноста страницах, где пришел к выводу: «Краледворская рукопись с точки зрения микроскопического и микрохимического анализов, безусловно, древняя рукопись». Вот только он же собственной рукой вписал в обширное заключение одну-единственную строчку, портившую всю картину: при исследовании одной из заглавных букв, выведенных голубой краской, выяснилось, что это – «берлинская лазурь», изобретенная лишь… в 1704 году! Однако сам Белогоубек словно бы не обратил внимания на эту, им же самим написанную строку, заверяя в подлинности рукописи. Что творилось у него в голове, судить трудно. Возможно, не хотел дать повода для торжества «проклятой немчуре».
С тех пор дискуссии по поводу подлинности двух оставшихся рукописей приняли этакий вялотекущий характер. Лет на несколько страсти затухали, потом вновь разгоралась очередная баталия, сменявшаяся очередным застоем. Не всегда это кончалось мирно: когда уже в начале двадцатого столетия одного из защитников подлинности рукописей профессора-химика Пича пресса (на сей раз не немецкая, а стопроцентно чешская) обвинила в некомпетентности, разнервничавшийся профессор взял и застрелился. Чем, конечно же, никому ничего не доказал.