И взлетел.
Игар никогда не мог понять, как это происходит – Разбиватель оттолкнулся от земли, на мгновение завис, распластав свои «крылья», и «коготь» в его руке показался настоящим когтем, только не птичьим, а скорее звериным. Мгновение – и крылатое тело водрузилось на круп вороной блондиновой лошади, позади всадника.
– Назад! Назад! Назад!.. – надрывался круглолицый.
Игар видел выпученные глаза белокурого, лезвие «когтя» у самого его горла и полуоткрытый в ужасе рот, где в нижнем ряду зияла дырка от выбитого зуба. Потом лошадь завизжала и поднялась на дыбы.
Крылатое существо соскользнуло со спины обезумевшего животного.
– Наза…
Больше Игар ничего не успел разглядеть.
Его и всадников разделяло теперь неожиданное, вполне почтительное расстояние; двое или трое держались за лица, и между пальцами в перчатках просачивалась кровь. Всадники бранились – друг с другом, как сцепившиеся псы; только один не принимал участия в общей стычке. Этот один сидел на земле, обоими руками держась за то место, где совсем недавно было ухо с медной сережкой.
Отец-Разбиватель подобрал валявшийся на земле Игаров «коготь». Укоризненно глянул на Игара, поджал губы; «крылья» его, снова обвисшие, лениво пошевеливались ветерком.
Парнишка-послушник закрывал ворота; Игар поймал его насмешливый, презрительный взгляд. Опозорился, боец. Это тебе не в трактире кулаками махать… Кишка тонка.
– Теперь пойдем, – сказал Дознаватель. Похоже, боевая несостоятельность Игара оставила равнодушным его одного; Дознаватели, как правило, терпеть не могут оружия.
Кучка всадников, угрюмо ожидающая в отдалении, никого более не интересовала.
* * *
От горящего камина исходил промозглый холод. Снежный заяц сидел у девочки на груди, и сколько она не упрашивала его – не желал уходить. Наваливался все сильнее, пучил глаза-картофелины, морщил нос-уголек, говорил то гулкими, то визгливыми голосами:
– Обтереть бы… Обтереть бы сейчас, сгорит ведь…
– …не слышно.
– Отвар готов, велите напоить?..
– Тихо! Тихо, все вон отсюдова, все!..
Иногда девочка видела Большую Фа. Ей хотелось оттолкнуть ее от постели – но руки не поднимались. В ее теле больше не было костей – только какие-то скрученные, болезненные веревки…
– Выпей. Выпей, детка…
В горло ей лилось горькое, отвратительное, она отворачивала лицо, и тогда руки поившей ее женщины принуждали:
– Надо… Надо, маленькая, надо… Пей…
Она захлебывалась, и кашель переходил в рвотные позывы, но внутри ее было пусто. Ссохшийся пустой желудок, и при одной мысли о пище…
– …Что делать-то. Что делать-то, а?..