Простыни жгли. Подушка поднималась горячим горбом, и на ней не было места тяжелой, мучимой болью голове.
Потом она проваливалась в полусон; снежный заяц был тут как тут, она не могла понять, как такой хороший, белый зверь не понимает, что ей тяжело, не уходит… Потом вместо зайца оказалась Аниса – разросшаяся до немыслимых размеров, пропитанная кровью тряпичная кукла.
– Аниса, уходи, я боюсь тебя…
«Почему ты меня оставила? Почему не закопала?»
– Ты же кукла…
«Не похоронила меня…»
– Уходи… Уходи!..
– …Это я, девочка. Не гони меня…
Большая Фа. Брови – как две хлебные краюшки…
Потом в полусне ее что-то изменилось. Какой-то далекий топот, какая-то странная тишина; разлепив глаза, она увидела потолок над собой. Только потолок, похожий на снежную равнину…
Голоса.
Скрип открываемой двери; еще не видя его, она попыталась высвободить из-под ватного одеяла непослушные руки:
– Аальмар…
Запах лошадей и железа.
– Аальмар… Они… они сожгли корыто…
Темнота.
Изредка приходя в себя, она чувствовала его тело. Он носил ее на руках; проснувшись однажды в своей кровати, она испуганно повернула голову:
– Аальмар?!
– Он спит, – сказала сидящая у постели женщина. – Он уже трое суток не спал…
– Аальмар…
Через несколько минут он пришел и взял ее на руки.
Он говорил тихо, не замолкая, иногда по многу раз одно и то же; про далекие страны, где у каждого дома пять углов, про леса, где водятся невиданные звери, про змею Уюкон, способную проглотить целиком медведя, про желтый ветер, который начинает дуть за день до большого несчастья, и люди сходят от него с ума, про деревья с сине-фиолетовой листвой… Его рассказы переходили в ее сны, и в снах сине-фиолетовая змея Уюкон целиком заглатывала маленький, пятиугольный домик.
А потом лихорадочный жар спал.
Серым утром она лежала, вытянувшись под ватным одеялом, опустошенная, тихая, удивленная; Аальмар сидел на трехногом табурете, и под руками у него дымилось в тазу какое-то мутное варево:
– …И они пошли опять, уже вчетвером, и пес, как и прежде, бежал впереди… Фа, ступай себе. Мы справимся сами…
Девочка с трудом приподняла голову. Большая Фа, до того молчаливо стоявшая у занавешенного окна, без единого возражения вышла вон.
– Аальмар… Они сожгли корыто…
– Тише, тише… Слушай. Пес бежал впереди, и вот он снова остановился, поднял морду и залаял… И навстречу им вышла саламандра – но не зеленая уже, а коричневая… И говорит…
Рассказывая, он откинул одеяло; девочка с удивлением увидела, что на ней нет сорочки, что ее тело светит ребрами, странно чужое, исхудавшее; Аальмар заворачивал ее в теплую, вымоченную в тазу простыню – так, что забегали по телу мурашки.