– Нас тут нет,– сказал Духарев.– Я нынче лежу в постели, слабый и болящий. И друг мой тоже лежит в постели. И девка ему бок греет. Нет нас тут. И не было. А что горло у тебя перерезано, так сам ты его и перерезал. Нож твой? Твой. В чьей руке его найдут? В твоей. А почему зарезался? Да кто тебя знает. Может, по Бьярни печалился? Может, по девке, которую пришиб?
– Ах ты…– Угр попытался приподняться, но лезвие приникло к кадыку, и угр сник. Перехватить Серегину руку он даже не пытался. Соображал он туго, однако скумекал, что от варяговой руки до его горла ближе, чем угровой лапе – до Серегиного запястья.
Лежал Бердяк-угр, переваривал сказанное.
«Да, братила,– посочувствовал ему Духарев,– супротив детективных хитростей выходца из двадцатого века простодушный подход века десятого не катит».
– Если хочешь жить – выход у тебя один,– заметил Серега. – Рассказать нам все, что знаешь.
Тут Бердяк решил поупрямиться. Или сообразил, что нежелательных свидетелей не оставляют в живых.
– Да иди ты к лешему!
Серега увидел, как глаза угра медленно заволакивает ярость.
Еще миг – и он рванется навстречу смерти.
Буц! Набитый песком мешок опустился на голову Бердяка, и угр отключился.
Получить добровольное признание Духарев особо и не рассчитывал. Угр и так наболтал больше, чем ожидалось. Серега поглядел на Устаха – Устах был доволен!
– Упертые – они молчуны! – сказал специалист по жестким методам допроса.– А этот, вишь, разговорчивый! Обратаем!
И принялся за дело.
Очнулся Бердяк уже плотно упакованным: одна голова ворочалась. Попытался заорать – оказалось: никак. Трудно кричать, когда во рту шерстяная рукавица.
– Он твой, Устах,– сказал Духарев.– Только шкуру ему не порти. – И отвернулся к окну.
За Серегиной спиной слышались стоны, мычание, что-то хрустело, скрипела кровать…
Длилось это не очень долго. Устах оказался прав: угр сломался быстро. Когда варяг окликнул Духарева, грозного княжьего гридня Бердяка уже не было. Был захлебывающийся слюной, плавающий в холодном поту мужик, готовый выложить все, чтобы избегнуть боли.
В который уже раз, поглядев на подобное зрелище, Духарев подумал: «А я? Выдержал бы?»
Определенный ответ можно было бы получить только одним способом. Но что-то не хотелось.
Кляп выдернули, и угр «запел».
Инициатором идеи оказался тот самый киевский боярин Скарпи. Черниговские земли были выбраны потому, что здесь у Скарпи был надежный человек, Бьярни, который, пользуясь поддержкой Киева, вертел Рунольтом как хотел. Разбойничья шайка была собрана тоже не из черного люда, а исключительно из опытных воинов. Не славян. Командовал грабителями самый настоящий десятник-нурман. Было ли имя Свейни его настоящим именем, угр не ведал. Дюжина воинов-профи, да еще при попустительстве дружины, творила в княжестве все, что хотела. Сопротивлявшихся огнищан и смердов приканчивали. Жалобщиков к князю – убивали с показательной жестокостью. Вряд ли кому удалось бы добраться до Киева, но и там у разбойников было качественное прикрытие: боярин Скарпи. Этот же Скарпи наладил контакты со Степью. Он же подыскал подходящих для дела купцов. Так что сам князь Игорь, скорее всего, понятия не имел об этом «доходном предприятии». А «предприятие» и впрямь выходило очень доходным. За одну только пригожую девку степняки платили гривны три-четыре. Впрочем, одними черниговскими землями разбойники не ограничивались: совершали рейды и в другие области. Тут к ним присоединялись и доверенные черниговские гридни. Творить беспредел над перепуганными смердами было легко и весело. И денежно. Лишь один раз, когда наезжали на радимичей, сели им на хвост дружинники смоленского посадника. Но и тут вывернулись. Часть ушла, а часть назвались воинами черниговского князя, преследующими тех самых разбойников. Смоляне поверили. Стали ловить вместе. Ясно, не поймали.