– Это точно. А скажи мне, Дмитрий Степанович… Степанович, да? – (Грошний кивнул.) – Скажи мне, что это за центр здесь такой? Никогда раньше не слышал.
– Берлога Глебова.
– Берлога? – Шведов наклонился, провел рукой по густому ковровому ворсу.– Неплохо для берлоги.
– Ты его оборудования не видел!
– Видел,– возразил Виктор.– И оценил. Я в этих железках разбираюсь. Даже сейчас иногда приторговываю, хотя спрос у них, скажем, ограниченный. А деньги серьезные. Чьи?
– Его.
– А я, дурак, его ко мне в охранники звал! – изображая простодушие, сообщил Шведов.
– И как? – заинтересовался Грошний.
– Отказался. Но намекнул, что четыре тысячи бакинских в неделю ему мало.
– Это Глеб так шутит! – Дмитрий рассмеялся.– В «Народной медицине» шакалы день и ночь у телефона дежурят – его звонка ждут. Очередь – на шестьдесят лет вперед. Видел, какие у Ленки зубы? Его работа. Голливуд!
– Да? – Шведов рефлекторно провел языком по собственным зубам.– Не знал, что он еще и протезист.
– Протезист! – Грошний расхохотался.– Живые зубы, Витя! Живые! Свои! Новые!
– Не знал, что так можно,– задумчиво проговорил Шведов.
– Можно, можно! Я же сказал: кудесник! Причем зубы – ерунда, исключительно для бабок. Поэтому он и тихарится. Узнай о нем простая изнуренная болезнями публика – на куски растащили бы. Некоторых он, конечно, лечит. В своем поселке, например. Но с каждого – слово: молчи. Ни брату, ни свату.
– Слово нынче – пустяк,– заметил Шведов.
– А к слову – постгипнотический блок,– усмехнулся Дмитрий.– Молчат, Витя. Кроме того, Глеба здесь любят. Ну и боятся, конечно. Кто дал – тот и отнять может. Так что тронешь его – весь поселок встанет. А народ тут резкий, половина вообще отмороженная.
– Да… – произнес Шведов.– Я бы тоже у него полечился. Думаю, мне по средствам.
– Полечишься,– сказал Грошний.– Если выживем.
– Выживем! – решительно заявил Шведов.
– Дай Бог. Пойду на кухню, проглочу что-нибудь. От Глебовых трав у меня не желудок, а трясина.
– Давай,– кивнул Виктор, доставая телефон.– А я пока поработаю…
Морри-Рустам рывком поставил на ноги бывшего сэнсэя, заглянул в мутные глаза, угрожающе полыхнул огнем… В последнем уже не было нужды. Пошатываясь, мягкой безвольной куклой стоял перед ним Олег Ликанов. Запугивать его – бессмысленно. Та часть, что могла испугаться, была упрятана так же далеко, как свобода воли.
– Скажи им, кто я! – рявкнул Кермаев.
– Сэнсэй… – еле шевеля губами, прохрипела кукла.
Зеленцов, все еще полусогнутый, наполовину ослепший от боли, услышав голос Ликанова, едва не заплакал: «Олег! Как его…»