Дядя Герман страдал, цеплялся за рукав дочери и молол вздор. Он договорился до того, что сам полетит в школу вместе с ней и будет ходить на уроки.
– Вы не можете мне это запретить! Это мое моральное право! – заявил он Поклепу.
Завуч пожал плечами.
– Да, пожалуйста, сколько угодно. Если вам охота выставить дочь на посмешище, летите. Да только Грааль Гардарика вампиров не жалует. Раздавит еще на подлете, – заявил он.
– Я не вампир! Пусть только посмеет! – заспорил дядя Герман, однако от полета в Тибидохс благоразумно отказался.
Если дядя Герман бросался из крайности в крайность, то тетя Нинель подходила к делу со свойственной ей практичностью.
– Пипочка, детонька, не забудь электрошок! Если к тебе кто-то начнет приставать – сразу его электрошоком, – напутствовала она дочь.
– Обязательно возьми. Куда ж без электрошока? Безглазый Ужас, Инвалидная Коляска и поручик Ржевский давно не веселились. То-то радости будет. Нормальные маги их дрыгусом гоняют, а Пипа Дурнева – электрошоком, – проворчал вполголоса Поклеп.
Пипа, одетая в кучу свитеров и курток, взгромоздилась на гимнастического коня и важно уселась на нем, с достоинством надувая щеки. Поклеп хотел поскорее произнести полетное заклинание, но тетя Нинель вцепилась ему в рукав.
– А чемоданы? Вы забыли чемоданы! – всполошилась она.
– Чемоданы я заговорю. Они полетят за нами, – неохотно сказал Поклеп и что-то забормотал, привязывая к каждому чемодану талисманы.
Настало время объятий, прощаний, рыданий и влажных чмоков в щеку. К Пипе выстроилась настоящая очередь. Мамуля, папуля и Халявий – последний, сложно сказать, на каких правах – тискали ее, целовали и сжимали. Пока один прощался, остальные двое, не имея доступа к дорогому телу, бросались к Поклепу, с просьбой позаботиться о девочке.
– Я вас умоляю, не оставьте ее! Она такая беспомощная, такая ранимая! Мы будем вам платить помесячно! Вам как удобнее: в конверте или на кредитную карту? – говорила тетя Нинель.
Поклеп, который одним лишь напряжением мысли мог бы ограбить все лопухоидные банки мира, смотрел на Дурневых с тоской и уже не чаял отделаться. Он пребывал на грани помешательства. Семейка дяди Германа была едва ли не единственным на земле местом, где сурового завуча с его глазками-буравчиками не только не боялись, но и явно держали не то за мальчика на побегушках, не то за ресторанного швейцара.
Поскуливающий от умиления Халявий стиснул Поклепу руку такое количество раз, что под конец обезумевший завуч просто тряс рукой в воздухе, точно припадочный.
– Ты мне всегда нравился! Ты такой оба-а-лденный! – томно сказал он Поклепу на ушко.