– Точнее бей, фраер!
Удар и хруст, как по ветке возле костра.
Еще удар. И не прекращающийся клокочущий звук хохота. Невнятный и от того еще более жуткий.
– Да он же все равно ничего не чувствует! – сказал Гаврилин.
– А это и не важно, – Краб положил руку на плечо Гаврилину, – важно что ты все это чувствуешь. Знаешь, раньше для принцев всяких держали мальчиков для битья. Этих мальчиков били за проступки принцев. И на принцев это сильно действовало. Ты у нас принц?
– Ублюдок.
– Может быть. А ты мне больше ничего не хочешь сказать?
– Сволочь.
– Ногу! – сказал Краб, и через секунду кость громко хрустнула от удара молотка.
– Я это был, в кабаке, оставьте его в покое!
– Кто был с тобой? – спросил Краб.
– Я это был… Я… Я… – стены подвала стремительно раздвинулись, полыхнули черным огнем.
… – я это был, – прошептал Гаврилин.
Он уже не сидел на стуле, щекой он ощущал шершавый бетон, медленно подползала к мозгу боль от ран и от ушибленного лица.
Он упал в обморок. Как последняя девчонка. Как…
– Воды принесите ведерко, – голос Краба откуда то издалека, – вы пока отдохните, ребята.
Краем глаза Гаврилин заметил, как два силуэта выпрямились и отошли к двери.
Краб тоже вышел из подвала.
Гаврилин перевернулся на живот, резануло в боку, но Гаврилин сдержал стон. Нельзя ему сейчас привлекать к себе внимание.
Тошно. Гаврилин пополз. Медленно, чертовски медленно. Успеть.
Рука скользнула по крови. Держаться!
Музыкант был жив. Гаврилин мельком глянул на шевелящиеся губы и тут же отвел взгляд.
Не вышло с глазиком, сказал Краб. Сволочь.
Сволочь.
Молоток они оставили. Оставили инструмент на рабочем месте. Лучше бы нож.
Гаврилин встал на колени, взял в руки молоток. Увесистый кусок металла на крепкой деревянной ручке.
Музыкант что-то прошептал, совершенно невнятно из-за сломанной челюсти и крови.
Гаврилин наклонился к самому его лицу.
– … всех… у… убьет… всех… – он так и не понял услышал это или только примерещилось.
Успеть. Больше он не выдержит. Гаврилин напрягся, попытался набрать в легкие воздуха, но ребра обожгло огнем.
Не тянуть, не тянуть, иначе он этого никогда не успеет сделать.
От двери что-то крикнули. Увидели. Гаврилин взмахнул молотком и ударил. Изо всех сил. Изо всех оставшихся сил.
Он не имел права промахнуться. Ни потому, что на второй удар просто не хватило бы сил, ни потому, что не хотел продлевать мучений музыканта.
Височная кость под молотком треснула. Гаврилин потерял равновесие и упал. Мир снова исчезал в черном водовороте, кто-то рванул тело Гаврилина в сторону, но Гаврилин, теряя сознание, знал, что успел. Смех музыканта прервался.