Чрезвычайное положение (Зорич) - страница 7

Я уже заметил: F. всегда приуготовлял свои приказы закидыванием удочек дешевого политеса, это у них называлось «работа с людьми».

– …Я хотел спросить, что вы думаете насчет того, чтобы штаб переехал сюда. А?

– Я боюсь, все не поместятся. Комнаты заняты, просто кроватей больше нет, – в моем голосе дребезжала тревога.

– Да это не беда! Во-первых, потеснятся, можно спать на полу, валетом, а во-вторых, главное – это как раз где заседать. У вас тут есть что-нибудь для собраний, зал, а?

– Мечеть.

– Не подходит.

– Ну тогда холл.

– Тоже не подходит. Вы вообще думаете своей головой?

– Думаю.

– А вот вы подумайте лучше! – раздраженно предложил F., но мое молчание его немного остудило. – Вы подумайте сами – шпионы! Это же штаб! Мы связаны с армией, армия – наша надежда. А вы предлагаете устроить мне штаб в холле! В холле, который просматривается и прослушивается со всех сторон.

– Тогда – в трапезной.

– А что – это идея, – всерьез обрадовался F. – Да, это идея. Кушать можно и в комнатах – какая разница.

– Действительно, для вас разницы нет.

Мое укрупненное «для вас» к счастью проскользнуло незамеченным.

– Тогда у меня к вам еще один вопрос. Вот снова-таки связанный с этим.

– Весь вниманье. С чем?

– С переездом. С рабочими я уже договорился, так что завтра утром весь наш скарб будет здесь. Это касается вас.

– Меня?

– Ну да. Вы понимаете, здесь будет штаб. А в штабе не должно быть посторонних лиц.

– Я не постороннее лицо. Вы что думаете, я шпион?

– Нет… чего вы так сразу, – F. обиженно надул губы. – Я этого не говорил. Я просто говорил, что вы постороннее лицо. А посторонним лицам, даже патриотам, находиться в штабе нельзя. Тем более, такое положение…

…залететь, от меня? Ширли, родная, кто загипнотизировал тебя этой фикцией, Ширли, это невозможно – залететь от меня, потому что того свинга, от которого у девушки обычно получаются дети, ты мне как раз и не позволяешь, мы же ни разу не были с тобой как муж и жена, ты же не даешься, скажи, что я не прав, да ты же моешься через каждые девять минут, ну и что, ну и что, да не реви же ты не реви не реви, а что еще оставалось говорить, и я поймал себя на неприглядной вещи – оказалось, мне нравилось смотреть, как она плачет. Нет, мне не доставляла удовольствие ее боль, Боже упаси, и здесь я честен – греческие радости задней дружбы я даже ей не предлагал – именно из сострадания к телу, все-таки, здесь она была права насчет быка и Пасифаи, просто ее слезы были как оттепель, как ксилофоновое таяние сосулек – слезы были пресными и холодными, неприкаянного огня в них не было совсем, зато глаза Ширли обретали от слез невещественное сияние, они как бы умывались изнутри и обновленно оживали, да, кстати, и кончик носа у нее никогда не краснел (когда смотришь на женщин, которые плачут, эти малиновые пятна на лице обычно делают из живописи момента случайную фотографию для дешевого проблемного журнала), и ничего в ее лице не менялось – разве, может, уголки губ дрожали куда-то вниз, но главное, что с ее стороны эти слезы уравновешивали мое семя, которое точно так же, как и ее слезы, проливалось на нее и оставалось понятым неправильно, думаю, если взвесить то и другое на скрупулезных аптечных весах, получится поровну с точностью до миллимиллиграмма…