– Может, – лениво согласился Кирсанов и вдруг стальным зажимом перехватил запястье Васильева. – А ну, не балуй! Ишь, глазенки забегали. – Другой рукой он опустошил кобуру чекиста.
– Нервный какой. Тебе чего, дурак, померещилось? У нас нервных не любят. Стой и молчи, если жить собираешься.
Шульгин сунул в карман поданный Кирсановым револьвер.
– Этого я и боялся. С таким импульсивным характером он свободно мог тут же кинуться к своим подельникам и начать каяться, плакать, что он не хотел, что его заставили…
– Я ж говорю – дурак, – кивнул Кирсанов.
– Поэтому во избежание, когда адмирал соберется, посадите его туда же, Павел Васильевич. Пусть хоть сутки себя в его шкуре поощущает. А надзирателям скажите, чтобы до послезавтра к дверям и не подходили. Хоть головой в дверь колотить будет. Иначе… Потом можно выпустить… – И снова обратился к Васильеву: – Но когда доберешься до Иркутска, болтать не советуем. А лучше всего втихаря собирай манатки и рви куда глаза глядят. Можешь даже в Китай. А то вдруг из Москвы телеграмма вовремя не дойдет…
Шульгин сейчас явно говорил лишнее. Вполне можно было довести партию до конца чисто, чтобы ни у кого не возникло и малейших сомнений, но уж больно захотелось ему позабавиться. Убивать чекиста он не собирался, так пускай тот хоть испытает муки уязвленного самолюбия, страх перед соучастниками, посидит в одиночке, не зная, чем все для него закончится. А если его все-таки пристрелят свои, туда ему и дорога. Главное, помешать он уже не сможет.
Васильева втолкнули в камеру адмирала, и после скрипа ключа он успел услышать:
– Ваше высокопревосходительство! Капитан первого ранга Кетлинский в ваше распоряжение прибыл!
Чекист ударил бессильными кулаками в стену, прижался к ним лбом. Белые, ведь это белые! Обманули, выручили своего адмирала, а он не сумел его сохранить для справедливого революционного суда! Уж лучше бы действительно расстреляли тогда на берегу Ангары, как и собирались…
Накричался Васильев, наплакался бессильными слезами, потом наконец – ведь жить-то все равно надо – подошел к грубо струганному деревянному столу, налил себе воды в стакан из глиняного кувшина, жадно выпил. Пока не догадываясь, что через несколько минут ему станет легко и просто. Шульгин, уходя, в последний момент передумал и, не желая рисковать даже на долю процента, бросил в этот кувшин свою гомеопатическую таблетку для коррекции памяти.
Короткой дорогой выехали к разъезду Тельма, куда Шульгин по радио вызвал паровоз с единственным прицепленным к нему бронированным вагоном. Основной поезд должен был выйти следом через три часа, а бронепоезд по специальной команде – через шесть. Опасаться было в принципе нечего, ни один человек в Иркутске не знал и не мог знать о проведенной операции, однако Сашка предпочел подстраховаться по максимуму. И если бы даже вдруг, вопреки всем предположениям (таблетка бы вдруг не подействовала, чекист сумел из монастыря выбраться и добежать пешком сорок верст до города), кто-нибудь из иркутских властей захотел организовать преследование, шансов у них все равно не было. Путь одноколейный, автомобильных дорог, по которым можно былобы обогнать идущий «зеленой улицей» поезд, не существовало в природе, а телеграфом приказать транспортным чекистам задержать спецпоезд Троцкого – невозможно по определению.