– Человека Александра мы вызвать успеем, – ответил Антон на предложение Замка. – Он сейчас занят делом, которое хочет довести до конца. Если не сделает, у него будут сложности там, в Москве…
Антон почувствовал, что, как только Замок принял его, объявил, что их отношения переходят в какую-то новую форму, он и сам стал другим. Не только прежним, как в лучшие свои времена, чем-то большим. Стряхнул с себя последние лохмотья прежней сущности, рабской фактически, пусть и пытался форзейль держаться сколь возможно независимо, даже и с собственным начальством. Но еще не превратился в человека типа Шульгина, Новикова или Воронцова. Не хватало должной степени раскованности духа, о чем мельком заметил Андрей: «На кандидата в Держатели ты пока не тянешь. Слишком на предыдущей роли зациклился». Был прав, получается.
– Уже некогда думать о таких мелочах, – рассудительно ответил Замок. – Как ты не поймешь, все, что вы начали делать и до сих пытаетесь продолжать, обратилось в свою противоположность. Тебе не хватило трех лет «просветления»? О чем, интересно, ты там размышлял в такой уютной обстановке?
– Издеваешься?
– Нет, что ты! Просто ты сказал, что мы с тобой теперь «друзья», а друзья-люди разговаривали между собой именно так. Они не стеснялись шутить и задавать вопросы, которые кто-то другой мог посчитать неуместными, даже обидными.
Антон засмеялся, легко, без внутреннего напряжения.
– Хорошие примеры для подражания ты себе выбрал…
– Есть лучше? Назови. Я думал, если ты привел сюда тех, они самые лучшие…
– Наверное, так и есть, – согласился Антон. – Что касается «просветления», так его лучше назвать «затемнением». Размышлять с пользой можно, если есть перспектива как-то использовать результат. Хотя бы для побега, для жизни после освобождения, для передачи плодов размышлений другим людям, пусть таким же узникам. Нам разрешалось писать «мемуары», но заведомо было сказано, что их прочитает лишь один «посвященный», после твоей смерти. Извлечет полезное, если оно там окажется, остальное уйдет в недоступные никому архивы. Правда – великолепная перспектива? – Гордый форзейль попытался рассмеяться, но смех перешел в кашель, сопровождаемый горловыми спазмами. – У меня не было ни одного варианта. Даже надежды на революцию, сокрушающую стены темниц, или на помилование. Потому я пил синтанг, перебирал в памяти прошлую жизнь, фиксируя внимание на ошибках и упущенных возможностях, «горько каялся и горько слезы лил», как писал Пушкин. Постепенно превращался в растение…
– Да, тяжело, – посочувствовал Замок. – Лучше бы ты сразу взбунтовался, отказался покидать Землю и договорился со мной…