Нашу ошибку с Геннадием разбирали со всеми, потом проводили занятия по моей теории уничтожения воздушных шаров. Но теория есть теория. Сумеют ли Демченко и Сергеев доказать ее на практике? Дело это довольно сложное и трудное, требующее точности, выдержки и большого искусства. Отражающая поверхность шара неэффективна, и ракета, оторвавшись от самолета, может не поразить цель. Надо что-то предпринять... По той же самой причине она может и не разорваться, даже если точно попадет в шар и прошьет его. Поэтому момент пуска ракеты с самолета надо рассчитать так, чтобы разорвалась она вблизи шара, только тогда будет достигнут эффект.
Я схватил с вешалки фуражку и почти бегом направился на КП. Остановился перед дверью с табличкой "Посторонним вход воспрещен", чтобы перевести дыхание, и тут только подумал: а зачем я пришел? Не покажусь ли я командирам слишком назойливым, не подумают ли они, что я считаю себя умнее их? Мне стало стыдно, но уйти обратно я не мог.
Я ходил по коридору взад-вперед, ожидая, когда кто-нибудь выйдет и расскажет, как обстоят дела в воздухе. Но никто не выходил, а из-за двойной двери, обшитой дерматином, не было слышно ни звука. Прошло не менее получаса, когда дверь открылась и в коридор вышли Щипков, начальник штаба и Синицын. По их довольным, улыбающимся лицам я понят, что полет закончился успешно. Я отступил к стене, давая им дорогу.
- Ты тоже здесь? - остановился рядом Щипков, глядя на меня тепло и ласково. - Молодец, товарищ Вегин! - Он протянул мне руку. - Поздравляю вас со сбитым шаром. Это ваша победа. Вы верно рассчитали. Сбивать эти шары нашими самолетами можно и должно. - Он помолчал и повернулся к Синицыну: Завтра же представьте на него материал на снятие взыскания и на восстановление в звании.
Воскресенье. Утро морозное, безветренное. Все покрылось белым инеем. Лето пролетело незаметно. Скоро опять подуют ветры и забушуют метели. Жаль расставаться с золотой порой. Я после километрового пробега и гимнастики стою около подъезда нашего дома и смотрю на восток, ожидая, когда из-за сопки покажется размытое легкой дымкой солнце. Небо у горизонта багрянится, и вершины сопок, отливая бронзой, похожи на шлемы сказочных великанов; к подножию сопок цвет переходит в темно-фиолетовый, сквозь него еле просматриваются контуры построек и деревьев; но небо с каждой минутой светлеет, багрянец поднимается выше и выше, тени редеют и уползают в низины. Занимается заря...
Не зря, видно, поэты в своих стихах воспевают утренние зори. Сколько в них красоты и таинственной силы, вливающей в тело бодрость, а в душу волнующие чувства! Никто, наверное, не встречает столько зорь, сколько мы, летчики, и каждый раз я смотрю на занимающийся пожаром небосклон зачарованно, как будто вижу его впервые.