- Где же она теперь?
Он помолчал: стоит ли рассказывать. Хотя какая это тайна.
- К сожалению, недалеко отсюда, и, к сожалению, в недоступном для меня месте.
- Вот даже как. - Лицо девушки вдруг погрустнело. - В исправительно-трудовой колонии?
- Как вы догадались? - поразился Валентин.
- Удел многих моих коллег. Я тоже еду из заключения. Почти два года отсидела. Вернее, отработала. Освободили досрочно за хорошее поведение и отличную работу.
- За что же вас?
- За то, за что нынче поощряют: приняла левый товар от частного лица, чтобы продать через магазин. Между прочим, отличное ювелирное изделие, и недорогое: старый еврей поставлял нам, и мы, можно сказать, жили за счет него. Директрисе дали пять лет, мне два.
- А еврею?
- Его мы не выдали, сказали, что привезли из Чечни.
- Лихие девочки. Что ж вы, откупиться не могли?
- Если б могли... Я всего второй год товароведом работала после техникума. Да и у директрисы ничего не было: нас грабили кому не лень - и высшее начальство, и рэкетиры, и милиция. Кому-то недодали, вот нас и заложили.
- Чем же вы в колонии занимались?
- О-о, - рассмеялась девушка. - Там у нас была отменная работа: на овощных полях из нас, городских дур, целомудренных крестьянок делали.
- И получилось?
- Не у всех. Но теперь я знаю, когда и как сажают картошку, когда полют, окучивают, когда убирают. Как солят огурцы и капусту. В общем, теперь и в тайге не пропаду.
- А куда же теперь?
- Туда же, в Хабаровск. Там новая директриса, знает меня и обещает взять на работу; может, и не товароведом, продавцом, но мне некуда больше податься. К тому же и прежняя хозяйка берет на постой. У неё не хоромы, но отдельная комнатенка для меня.
Валентина покорила искренность девушки, было жаль её и хотелось как-то помочь. Но как, чем, когда он сам в подвешенном состоянии? Он взял её за руку, привлек по-братски к себе. Она не отстранилась, доверчиво прижалась, и губы их слились.
Утром она несмело предложила:
- Если хочешь. Новый год можем встретить вместе.
Он согласился, и они сошли в Хабаровске.
16
Щербаков снова вызвал Анатолия в Комсомольск-на-Амуре. Он только что вернулся из Москвы и был в плохом настроении. Да и понятно: разговор там состоялся не из приятных - три месяца ведут они расследование, а достигли немногого. Точнее, слишком многого, как в той пословице: чем дальше в лес, тем больше дров. Вот и они в такие дебри забрались, что трудно из них выпутаться. Золотой песочек такое высветил, что глаза на лоб лезут. Фриднин оказался не только снабженцем изыскательских партий, - все коммерческие, малые и совместные предприятия были в его руках. Он заправлял рыболовецким и торговым флотом. Поставками в Японию и Корею леса. Даже целлюлозно-бумажный комбинат на Сахалине сплавлял через него свою продукцию в зарубежье. Страна испытывала голод на бумагу, расплачивалась за неё с Финляндией золотом, а господин Фриднин спускал её за гроши; зато снабжал новоявленных бизнесменов и руководителей края сверкающими эмалью "Тойотами". То же происходило и с другими товарами - все шло за полцены; на этом крепко наживались японские и корейские бизнесмены; наши тоже старались не отставать - драли со своих соотечественников за импортные погремушки по три шкуры. Дальневосточный и Приморский края оказались повязаны мафией и коррупцией, да такой спаянной и сплоченной, что сицилийской мафии и не снилось. Когда убили председателя золотопромышленного акционерного общества, на прииске из шестидесяти человек оставалось двадцать. Установить, кто и где был в момент убийства, казалось, не составляло большого труда, но следователей поразило единение золотодобытчиков, их молчаливое укрывательство того, что творилось у них на глазах, и добиться правдивых показаний, как Щербаков и его помощники ни старались, не удалось. Все твердили одно: "Не знаю, не видел, не слышал".