Арсений Васильевич достал из буфета початую бутылку армянского коньяка, налил в стопочки по двадцать граммов. Чокнулись, выпили. Глаза Феликса Константиновича заблестели.
– Хорошо покатился! Приятная вещь коньяк. Налей еще.
Арсений Васильевич налил. Коньяк мягким шариком прокатился по пищеводу, упал в желудок, но ударил почему-то не в пятки, а в голову. Гольцовым на некоторое время овладел приступ легкой приятной эйфории. Захотелось петь. Но Арсений Васильевич сдержал свой вокальный порыв.
– Слушал нашего футбольного комментатора, – продолжал между тем сосед, – и плакал от смеха. Не знаю, где они учатся все, эти комментаторы, но им вполне можно выступать на эстраде. Всех перлов я не запомнил, но некоторые даже не хуже шуток Миши Задорнова.
– Ну-ну? – поощрил полковника Арсений Васильевич.
– Ну, к примеру, такое: «Рауль пожертвовал своей головой ради команды». Или вот: «Рууд прыгнул, но Пуель уже занял место в воздухе».
Арсений Васильевич улыбнулся:
– Нормально.
– Еще вспомнил: «Плохо упал, но ничего, в следующий раз получится». Хорошо сказал, да? Или вот: «Рууд головой играет на четверочку, зато внизу безупречен». А такой как тебе? «Он, конечно, хотел дотянуться до мяча, но нечем».
Арсений Васильевич засмеялся, хотел было в ответ рассказать анекдот про футбольных судей, но в этот момент в дверь постучали, и в прихожую вошла жена Феликса Константиновича, в халате, с тюрбаном из полотенца на голове. Прошла в гостиную, окинула замерших мужчин подозрительным взглядом.
– Извини, Арсений Василич, за вторжение. – Палец соседки вытянулся в сторону мужа. – Иди домой, алкоголик, на минуту нельзя одного оставить!
Феликс Константинович покорно встал, глянул на рюмку в руке, поколебался, потом решительно опрокинул коньяк в рот и шмыгнул мимо жены к выходу.
– Не давай ты ему больше этой отравы, – покачала головой Софья. – Сопьется ведь, слабый он на самогон. Хорошо хоть не буянит.
– Не буду, – пообещал Арсений Васильевич.
Соседи ушли, в квартире стало тихо. Однако настроение у Арсения Васильевича только повысило градус, стало боевым. Надо отстаивать свою свободу, подумал он. Всех ставить на место – и дело с концом!
Кто-то посмотрел на него с презрительным недовольством.
Арсений Васильевич поднял голову, соорудил из пальцев кукиш, показал потолку:
– Вот тебе! Думаешь, подчинил? Считаешь себя хозяином, пастухом? Я тебе не овца! Сам себе хозяин! Понял?
Он не знал, с кем разговаривает, то ли с Диспетчером, то ли с его боссом, но был уверен, что они его слышат.
– Надоели все хуже горькой редьки! К черту вашу коррекцию! Я сам могу… не буду больше работать на дядю… слышите? Отстаньте от меня! А тронете кого из детей – в узел завяжу!