– Продолжайте, Кирилл Афанасьевич, я вас слушаю, – поощрил он. – Раз уж перебили, не стесняйтесь. У вас есть какие-то соображения?
– Вагон с тележкой, – сказал Воронин. – Ни черта Филин не знал, чтоб мне так жить. Тут и думать нечего. Во-первых, он математик, а не медик, а во-вторых, меня тошнит, когда вдруг начинают говорить об одиноких гениях. Где вы их видели? Это вообще задача не для одного человека, если хотите знать мое мнение.
Курить хотелось прямо-таки невыносимо. Малахов решительно вытряс из пачки сигарету, нарушив данное себе слово не курить перед некурящим. Алчно затянулся дымной сладостью.
– Мне вот что сейчас пришло в голову, – сказал он. – А вам не кажется – к вам, Отто Оттович, это тоже относится, – что Филин мыслил несколько в иной плоскости, нежели мы? Иногда необязательно быть гением, достаточно иметь иной взгляд на вещи. Если допустить, что это так и есть и что он тем не менее все-таки знал ответ, что из этого может следовать, как вы полагаете?
Они молчали, понимая, что ответа от них не ждут. Воронин все понял, а Штейн, похоже, еще нет – он иногда соображает с едва заметной запинкой… Малахов выдержал паузу, чтобы до этих двоих полнее дошло то, ради чего он вообще затеял весь этот разговор.
– Это может означать, что решение нашей задачи очень простое, – сказал он. – Может быть, до смешного простое. Дело только в том, что мы его не видим.
Какими только фамилиями ни награждают родители русского человека – иной раз просто плюнешь и перекрестишься, как мудро советовал классик, – в особенности теперь, когда мало кого интересует, кто русский, кто не очень, а кто очень не. Но смешная фамилия Пипеткин встретилась мне лишь однажды, и надо же такому случиться, чтобы ее обладатель оказался куда примечательней своей фамилии. Сплошь и рядом бывает наоборот.
Познакомились мы случайно. У врача таких знакомств бывает по три десятка в день. Его сильно побили на улице, а я оказался в составе бригады «Скорой», дотрюхавшей его в двадцать третью городскую. Лица было не разглядеть под кровоподтеками, да я и не очень приглядывался. День выдался сумасшедший, тяжелых случаев было хоть отбавляй, и тот выезд показался почти отдыхом: ушибы, легкое сотрясение мозга и левосторонний вывих челюсти, тут же и вправленный. Помню умоляющий шепот больного под сурдинку пращевидной повязки: «Только не заявляйте, парни тут ни при чем, это я виноват… Не надо полицию, прошу вас…»
Разумеется, мы заявили, да и как было не заявить, коли обязаны. Спустя недели две он нашел меня, специально для того чтобы высказать упрек. И тогда, взглянув в его освобожденное от пластырей лицо, я понял неизвестных хулиганов и посочувствовал им.