А молчаливый брат Вильгельм Пелли добавил:
– В Альби говорила нам одна женщина, что некто Риго Лагет настойчиво пытается совратить ее в свою ересь. Думается мне, что скрывается он где-то недалеко, между Альби и Тулузой.
Некоторое время спорили, высказываясь один вслед за другим и перебирая различные способы уловления еретика, а Фома, почти не слушая, все глядел на бесконечный дождь, так что к сидевшему рядом Каталану было обращено круглое ухо Фомы, наполовину скрытое густыми темными волосами. Когда же высказались почти все, Фома вдруг заворочался на скамье, поднялся и молвил, смущаясь:
– Я думаю, надлежит нам, взяв десяток верных католиков, конных и при оружии, пройти предместьями.
Тут все разом зашумели, дивясь простоватости Фомы. Фома же, дождавшись, пока братья замолчат, добавил:
– Отряд этот пусть до поры скрывается, а вести поиск должен кто-то один, кого еретики сочли бы за своего.
Нет, нынче брат Фома превзошел самого себя! Кого же из братьев проповедников еретики за еретика примут? Да и подумал ли Фома, предлагая такое, какому нечестию может подвергнуться посланный на подобный розыск брат? Посылать же мирянина опасно – как бы не обольстили его сладкими речами и показной святостью.
Фома молчал, краснел. Тогда проговорил Арнаут Каталан:
– Сядь, Фома. Вижу я, настала моя очередь говорить. – И выждав, чтобы на него обратились все взгляды, так сказал Каталан: – Я могу войти к еретикам, и они не отличат меня от других еретиков, ибо некогда я часто имел с ними общение.
Для большинства братьев слова Каталана оказались новостью, ибо, за исключением немногих, они не знали его истории.
И спросил брат Лаврентий, который всегда глядел на Арнаута Каталана с восхищением и считал его примером для себя:
– Даже если ты и знаешь их нечестивые обычаи, как утверждаешь… Как же ты сможешь притворяться, будто они тебе не отвратительны?
Тогда Каталан назвал вторую причину, по которой именно он и никто другой должен взяться за такое дело:
– Я смогу притвориться. Я фигляр.
Брат Лаврентий громко вскрикнул:
– Не верю!
Ибо никак не вязалось в его представлении низменное фиглярское ремесло, замешанное на глумливом смехе, со скорбным обликом вечно хворого брата Арнаута Каталана.
Арнаут Каталан, нахмурив брови, спросил:
– Кто еще сомневается во мне?
Он посмотрел на братьев и увидел, что сомневающихся много. Тогда брат Арнаут оставил свое место на скамье в зале заседаний и быстрым шагом вышел на галерею. Остальные братья подошли к выходу и столпились в арках.
Каталан метнул на них мрачный взгляд и вдруг прошелся по галерее колесом. Затем встал на руки и медленно завел согнутые в коленях ноги себе на плечи. Белый подрясник Каталана задрался, плащ распахнулся, черный капюшон свалился, и на ошеломленных братьев уставились одновременно костлявые желтоватые колени и хмурое лицо Каталана. Затем одним прыжком Каталан распрямился, поправил на себе одежду, подобрал капюшон.