В начале приказные люди с усмешкой смотрели на непрестанные попытки новоявленного служилого человека закупать недешевое зерно прошлогоднего урожая. Много челобитных пришлось написать Чигиреву на имя государя, чтобы убедить увеличить запасы зерна. Вопреки его надеждам, Годунов не принял скромного писаря, а по бюрократической цепочке передал распоряжение не чинить тому препятствий в закупках и выделять нужные суммы.
Когда наступило лето, дождливое и холодное, всем стало ясно, что хорошего урожая ждать не придётся. Тогда уже все с особым уважением стали относиться к «писарю Сергею». А в конце сентября, когда внезапно ударивший мороз уничтожил не собранный ещё урожай и призрак голода навис над Московией, начальник Чигирева, дьяк Смирный, морщась, как от зубной боли, известил историка, что тому жалован чин подьячего. Притом произведен он сразу в средние подьячие, минуя статус младших, каковыми считались только что принятые в приказ дворянские дети. Кем жалован Чигиреву новый чин, Смирный не уточнил, но Чигирев понял: отметил его лично государь.
Отношения с прочими приказными людьми, мягко говоря, не складывались. Сказывался обычай круговой поруки, царивший среди московской бюрократии. Накрепко спаянные обетом молчания, служилые люди по-настоящему заботились только о получении взяток и «справедливом» их распределении. Разумеется, напористый писарь Сергей, более всего радевший о пополнении государственных запасов зерна, не желал и слышать о «подношениях благодарных купцов» и в чиновничий коллектив не вписывался.
Впрочем, Чигирева это не слишком волновало. Теперь, когда он успешно начал карьеру и обеспечил Москву запасами достаточными, чтобы предотвратить голод, ему предстояло перейти к третьему этапу. Он должен был, ни много ни мало, стать ближайшим советником Годунова и убедить царя провести реформы, детально продуманные историком еще «дома», в тиши институтских кабинетов. Необходимо было отменить крепостничество, разработать новое, прогрессивное торговое и гражданское законодательство, провести налоговую реформу, которая помогла бы развиться экономике страны. Безумие? Может быть, но для человека, воодушевленного великой идеей, преград не существует.
Беспокоило только то, что Годунов, похоже, так и не воспринял всерьёз предупреждения о возможном самозванстве Отрепьева. Как и в мире, из которого пришел историк, Юшка постригся в монахи и обитал в Чудовом монастыре. Чигирев видел его однажды в Кремле, когда новоиспеченный монах Григорий сопровождал патриарха, шедшего на заседание Боярской думы. Безусловно, такая близость к высшим духовным лицам для человека, менее года назад постриженного в монахи, да еще перед этим «проворовавшегося» перед государем, была вещью неординарной. Несмотря на то что, как смог заметить Чигирев, Отрепьев был человеком для своего времени великолепно образованным, столь быстрое его продвижение представлялось невозможным без высоких покровителей. Историк лишний раз убедился в существовании мощного боярского заговора против Бориса Годунова. Было ясно, что победить заговорщиков скромному среднему подьячему постельного приказа не по зубам.