– Все началось со смуты в Лоассе, – вмешался Бенеро, – и с того, что решительного Альфонса сменила несчастная Хуана. Я не видел королеву, но готов поклясться, что она больна.
– Нет необходимости, – отмахнулся Ротбарт. – Ваш сын – подданный Миттельрайха. Вы не сожалеете о том, что он не дворянин?
– Нет.
– А вы, зеньора?
– Я уже ответила, ваше величество. Я счастлива. – Только она почти ничего не знает о старшем сыне и очень мало о брате. Зато она слишком много знает об Онсии. Слишком!
– Гром и молния! – громыхнул Герхард. – Нет, зеньора, вы не можете оставаться простой горожанкой. Отсюда вы выйдете баронессой фон Шарфмессер. Это имя словно создано для врача, к тому же Шарфмессер на прошлой неделе остался без хозяина. Прежнего барона казнили за измену, и это была добротная, честная измена, а не бредни одержимого монаха…
– Ваше величество, – спокойно напомнил Бенеро, – дворяне Миттельрайха – мундиалиты. Я – нет.
Ротбарт небрежно погладил собачью голову.
– Мне все равно, кого и на каком языке вы благодарите, когда садитесь есть свой суп, – объявил он. – Вы его едите благодаря своему ремеслу и моей доброй воле. Барон Йонас фон Шарфмессер мне нужней еще одного чужеземного врача, и вы будете бароном. В таковом качестве вы сможете читать лекции студиозусам фон Хильфбурга и подписывать трактаты. Чем вы занимаетесь дома, меня не волнует. Если мо́литесь своему богу, молитесь и дальше. Он не испепелил вас за союз с латинянкой, не сожжет и за баронство, или зеньора приняла тайно вашу веру, а в церковь ходит для отвода глаз?
– Мы не ставим друг другу никаких условий. – Бенеро даже не попытался уйти от ответа. Более того, Инес поняла, что мужу нравится говорить с императором. – Но что скажут в Рэме?
– Если Папа умен, ничего, – с видимым удовольствием отрезал Герхард, – если глуп, это его беда, а не моя и не ваша. Я не навязываю подданным того, чего не делаю сам. Мой предок Зигмунд счел уместным украсить шпили Витте крестами. Тогда это было дешевле войны, только откуда Рэме знать, что у нас под рубашкой?
– То есть, – педантично уточнил Бенеро, – вы не относите себя к мундиалитам?
– Отношу, – Ротбарт тоже получал удовольствие от разговора, – когда принимаю послов. Дразни мы Рэму старой верой, вернее, верами, Папе пришлось бы раз за разом совать пальцы в нашу похлебку. Удовольствия это не доставило бы никому, а так условности соблюдены. Латиняне могут бодаться с реформаторами, а я – решать, с кем воевать и воевать ли. Это удобно, не правда ли, барон?
– Вы – тонкий политик, ваше величество, но я не барон.