– Да под конец они уж и не ели. Полное расстройство желудка. Все под себя… Чувствуешь запашок? Близко не подходи, они вшивые все. Машину придется дезинфицировать.
Кивинов нагнулся поближе. Люди никак на него не реагировали.
– Даже не знаем, что с ними делать. Раньше хоть в приемник-распределитель можно было отправить, а теперь куда? Больницы таких вряд ли возьмут. Хоть назад в подвал вези.
Помдеж опять легонько дотронулся до одного из БОМЖей.
– Мужик, ты кто такой, а? Слышь? Тебя как звать-то?
«Скелет» вздрогнул и поежился.
Кивинов хлопнул дверью дежурки, решив не испытывать больше крепость своих нервов.
«Что с нами? В каком веке мы живем? Кажется, в двадцатом. Мать твою, каким бы ни был в жизни человек, он не заслуживает такой участи – забыть свое имя и превратиться в животное. Что там Горький со своим „На дне“?! Куда там?! Кто из нас знает нашу жизнь? Никто, потому что мы плывем по поверхности жизни, не осмеливаясь занырнуть вглубь. Нет, так ведь можно и утонуть».
Кивинову расхотелось возвращаться в свой кабинет, и он зашел к Петрову.
Миша с крайне грустной миной на лице смолил «Беломор».
– А ты чего такой, Мишель?
– Экзамен завалил я академию. Второй год не могу поступить.
– Что такое?
– Да сочинение. Эпиграф им, видите ли, не понравился.
– А какой эпиграф?
– «Побудьте день вы в милицейской шкуре – вам жизнь покажется наоборот». Высоцкого.
– А тетма-то какая была?
– «Евгений Онегин», по Пушкину.
– Ну, правильно. Причем здесь Высоцкий?
– Зато эпиграф хороший.
Кивинов, решив не вступать в спор, пожал плечами:
– Не переживай ты. На будущий год поступишь. Что ты забыл в этой академии?
– Не знаю. Все поступают. Диплом бы не помешал – вот выпрут из милиции, куда тогда? Я ведь больше ничего не умею. Да и на повышение без образования нельзя. И не от этого даже мутит. Сегодня приезжал один, ты должен его знать
– раньше он в РУВД работал, дознавателем, кажется, или следаком. Водку жрал не меньше других, чмошник, а теперь в люди выбился, в ревизоры пристроился.
– Ну и что?
– Сам не знаешь что? В делах ковырялся. Чуть до драки с ним не дошло, как будто он сам не работал раньше. Это он мне за то, что я его нарытого в свое время домой на УАЗике не отвез. Короче, накопал, стервец. Выговоршеник корячится. Да черт с ним выговорешником, по жизни обидно. А с бумагами я так решил – пускай себе Соловец икру мечет, о плохой раскрываемости орет, а я теперь на бумагу работать буду. Оно надежнее будет.
– Брось, Мишель, захотят – накопают и с бумагами. Все от установочки зависит, а клерк этот нарвется когда-нибудь.