До финиша оставалось с четверть этапа, когда пришла боль.
Он не понял, что происходит. Он валялся на спине и орал; что там произошло с его ногой, не было сил понимать, он знал только, что, по всей видимости, умирает прямо сейчас.
– Каманин ты что?!
– Нога… – стонал Миша, чувствуя, что теряет сознание.
– Ты подвернул! Ты вывернул! Давай на финиш, там сразу всё пройдёт! Давай!
– Я не могу! – кричал Миша, размазывая слёзы по лицу и не думая о том, что его видит вся команда. – Я уми… раю…
Тогда голенастая Олька, скрипнув зубами, быстро опустилась на корточки, забросила его руки себе на плечи – и, с натугой выпрямившись, поволокла его на себе, как игрушечный Дед-Мороз тащит красный мешок с картошкой…
Когда она, валясь с ног, пересекла финишную линию, боль, казавшаяся непереносимой, исчезла. Выйдя за пределы эстафеты, Миша выбыл из «сенсорного» режима.
* * *
На столе лежала кукла, так похожая на настоящего человека и при этом такая неподвижная и такая мёртвая, что от этой неподвижности и мертвенности Мише хотелось бежать сломя голову.
– Это пластнатуровый муляж, – сказал Пандем. – Игрушка.
Миша смотрел, не отрываясь; распростёртая на столе фигура будто включила в нём чужие, слежавшиеся где-то в генах воспоминания. Он понимал, что это пластнатур, такой же, из которого делают мячи и сумки – но подойти не решался.
– Давай вспомним, что вы учили про опорно-двигательный аппарат… Где у тебя голеностопный сустав, ты помнишь?
Миша наклонился. Потрогал ногу, теперь равнодушно-здоровую, а там, на «сенсоре», прямо-таки вопящую от боли.
– Приблизительно… Я покажу тебе голеностоп на голограммке. И что произошло, когда ты подвернул ногу. И что бы сделал врач, чтобы тебе помочь…
– Я взаправду ничтожество? – тихо спросил Миша.
В большой школьной беседке никого не было. Стулья вдоль стен, длинный стол с отвратительным муляжом и Миша Каманин, племянник хирурга.
И ещё Пандем.
* * *
Два Кимовых племянника походили друг на друга, как ёж на платяной шкаф; жизнерадостный черноволосый Шурка годился в отцы полноватому и обидчивому блондину Мише. Ким просто диву давался, каким это образом сёстры-близнецы сумели произвести на свет двух таких разных сыновей; Шуркиным отцом был Алекс, а Мишиным – безвестный донор. Если о Шуркином детстве Ким знал в своё время почти всё, то Миша – а ему было уже девять – оставался неблизким, почти посторонним ребёнком.
Лето уже закончилось, осень ещё не началась. В полном безветрии – и безвременьи – Ким шёл по центру города, куда его вызвал на встречу непонятный племянник Миша.