– Скоро, говорят, и рыбу ловить нельзя будет? Будем синтезированную есть, и свинину синтезированную, и говядину… Да?
– Не думаю, чтобы нельзя, – негромко ответил Каманин.
– А Пандем что говорит? – Борис Григорьевич осторожно отогнул жестяную крышку с острыми, как щучьи зубы, краями.
– А вы спросите, – отозвался Каманин ещё тише.
Борис Григорьевич вздохнул:
– Не люблю я с ним разговаривать, Ким… как тебя по батюшке?
– Просто Ким.
– Так вот, просто Ким, не могу я с ним… вроде как с собой говорю. Но сам себе такого ведь не наплету, если не сумасшедший. Нет-нет да и подумаю: всё, старый дурак, допрыгался, шиза пришла… Вот так. Плохо мне с ним говорить, просто-Ким. Вроде как в зеркало смотреть с большого бодуна. И противно, и страшно. Умом понимаешь: вот все здоровые, как лошади, и живут по сто лет, даже те, кому помереть бы стоило. Вот невестка моя на базаре стояла с утра до ночи, а тут вдруг вспомнила, что она вроде как на химика училась… И ещё хорошо – бюрократии нет никакой, я же её печёнками ненавидел, эту заразу. Бюрократию, в смысле, а не невестку. А теперь ни одной бумажки: нужно тебе что-то, так сразу и получаешь… Так что умом я, пожалуй, очень даже за Пандема. Людям надо, чтобы за ними приглядывали. Не всем, конечно… Мне вот не надо. Да и страшно… против лома нет приёма, как говорится. Вот он велит не убивать. И никто не убивает. А сказал бы – убивайте? А сказал бы – постройте мне идола и на колешках перед ним ползайте? А сказал бы – принесите мне в жертву сына там, или дочь?
– Ну вы же ни от кого не требуете жертв, – тихо сказал Каманин. – Почему вы думаете, что Пандем глупее или злее вас?
Борис Григорьевич потёр седеющие усы:
– Себя-то я хорошо знаю. А кроме того… Таких как я миллиарды гуляют, вот сбреду я, предположим, с ума, так живо мозги вправят или там запрут. А он другое дело. Слишком большая власть, и некому остановить…
– Я тоже этого боялся, – подумав, пробормотал Каманин.
– А теперь? Теперь перестал бояться?
– Он мой друг, – Каманин вдруг улыбнулся. – Друг может сомневаться, может быть неправым…
Борис Григорьевич разложил кильку на ломтики хлеба – получились бутерброды. Заварил чай. Пододвинул к Каманину фарфоровую сахарницу с одной отбитой ручкой:
– Это опасное, дружочек Ким, заблуждение. Подружился огонь с еловой веточкой…
– Я ведь тоже не вчера родился, – Каманин вдруг стал упрямым, очень упрямым. – Кое-как могу отличить брехню от правды… Кроме того, Пандем меня когда-то вытащил из очень скверной… переделки. Тогда, когда смерть ещё была.
Борис Григорьевич улыбнулся. Какая чудная оговорка; этому юнцу кажется, что от бессмертен. Как будто смерть в девяносто или даже сто лет – не смерть вовсе…