— Капитан. — Директор отвесил легкий поклон. — Внутренние войска. Но это все в прошлом.
Я широко улыбнулась.
— Е-мое! А я прапорщик. Тоже в прошлом. Извините, товарищ капитан, что я так это к вам, по-свойски, — сказала я, но вины в моем голосе не чувствовалось.
Горшенин засмеялся.
— Зачем же так официально? — Он протянул руку. — Игорь Викторович. Недавно уволились?
Я тоже засмеялась, крепко пожала руку, коротко представилась:
— Нина. Уволилась полгода назад. А что, так заметно?
— Чувствуется. Так, значит, шейпинг вас не интересует?
— Не-а, — качнула я головой, пренебрежительно скривив губы. — Мне бы что-нибудь посерьезнее. Размяться там, бросочки, с грушей поработать.
— О! — уважительно воскликнул Горшенин. — Тогда, конечно. Что ж, удачи вам.
— Спасибо, — буркнула я, отворачиваясь. — Я-то думала, дельное что-нибудь присоветуете.
Горшенин натянуто рассмеялся, переступил с ноги на ногу. Уходить вот так сразу теперь ему было неловко. Не обращая на него внимания, я вынула блокнот, порылась в карманах. Не найдя ручки — естественно, как же я могла ее найти, если лежала она в сумке, — я сдержанно выругалась и, шевеля губами, принялась повторять расписание занятий сразу нескольких групп. При этом то и дело путала время и номера спортзалов, из-за чего жутко злилась.
Расписание я, конечно, уже давно запомнила — что там особенно запоминать, но продолжала делать вид, что числа по какой-то причине не хотят укладываться в голове. Ручка была последним поводом задержать Горшенина еще ненадолго. Я уже начала сомневаться, что когда-нибудь он ее предложит.
— Ручку? — виновато все же предложил Горшенин.
— Спасибо, — сказала я с облегчением, взяла ручку и, глянув на нее, сказала: — Красивая.
Ручка действительно была изящной, необычной и по виду дорогой.
— Сослуживцы подарили, — пояснил Горшенин, — когда увольнялся.
— Любили, значит, — пробормотала я, аккуратно и неторопливо переписывая в блокнот расписание. — Меня тоже любили. Особенно когда случалось что-нибудь или со службы слинять надо было.
— В каком смысле? — Горшенин снова рассмеялся. Похоже, мои солдафонские манеры и грубоватость его забавляли.
Теперь, когда у меня находилась во временном пользовании его любимая ручка, ему волей-неволей приходилось стоять рядом. Зато неловкости он больше не испытывал.
— А я в медсанчасти работала. — Я мельком глянула на Горшенина и снова уткнулась в блокнот, но прежде заметила, что в лице директора что-то неуловимо изменилось. — Я медсестра.
— О! — только и сказал он.
«О!», черт возьми! Не может более ясно свои мысли выражать. Ломай теперь голову, что это его «О!» означало.