Когда он беспрепятственно получил от меня написанные моей рукой на листках блокнота четыре армейских адреса, он совсем ошалел. Он явно знал о том, что Мусу кто-то «кинул», и очень боялся возможных последствий моего визита. Он не верил мне (откуда она свалилась?), он не верил Мусе (а вдруг он врал, что его кинули?), он не верил даже себе (а смогу ли я правильно поступить?). Он знал, сколько стоит такой груз, и от этого знания у него совсем «съезжала крыша».
Минут через сорок состояние возбуждения сменилось у него полным упадком сил, и он четверть часа сидел как потерянный. Наконец подполковник решился.
— Подождите меня в приемной, — попросил он и плотно притворил за мной дверь.
Наверное, он надеялся на мою порядочность, но свидетелей в приемной не было, и я, приложив ухо к щели между косяком и дверью, услышала почти все. Подполковник пересказывал по телефону суть нашей беседы Мусе!
У меня внутри похолодело. Дело началось, и остановить или переиграть что-нибудь было уже поздно!
Затем подполковник в течение четырех минут выслушивал инструкции Мусы, лишь изредка вставляя: «Угу», «Понял», «А что потом?» — и наконец пригласил меня в кабинет.
На столе уже закипал электрический чайник.
— Кофе хотите?
— С удовольствием, — разулыбалась я. — Честно говоря, так устала! А еще эти офицеры — такие буки! Все настроение испортили… У вас коньячку не найдется?
Теперь разулыбался подполковник, его такой поворот беседы более чем устраивал. Он начал «дружескую беседу», но, привыкнув к стилю «а-ля гестапо», делал это так неумело, что мне пришлось идти к нему на помощь.
Через полчаса весь его стол был заставлен убогой закуской и плохим коньяком, а я строила из себя недалекую даму — болтушку и хохотушку. Чуть позже к нам присоединился внезапно появившийся сержант, а еще спустя некоторое время — молодой мужчина с совершенно бандитской рожей.
К половине двенадцатого они знали обо мне все: где остановилась, где и кем работаю, как зовут начальницу, кто были мои родители, почему я не замужем и, вообще, почему живу одна… И девяносто девять процентов того, что я говорила, было чистой, стопроцентной правдой.
Время от времени сержант или штатский выходили и, я так поняла, передавали информацию обо мне кому-то еще. Я чувствовала, на какой тонкой грани балансирую, но изменить что-то не могла и не хотела.
В половине первого ночи подполковник поднялся из-за стола, надел китель и вздохнул.
— Ну поехали, — сказал он. — Посмотрим ваши склады.
Я пожала плечами и, продолжая нести всякую околесицу, пошла за мужчинами. Меня посадили в «уазик», и мы тронулись… и только теперь я увидела, какая работа была проделана, пока я пила коньячок. Сразу за нашим «УАЗом» тронулись и поехали два «рафика» с омоновцами и три «жигуля» с милицией и кем-то в штатском. А позже, на повороте, в хвост колонны пристроился огромный черный джип.