Карлик же, наоборот, едва появившись, создал интенсивную шумовую завесу. На самом входе в столовую он напоролся на стол со вскинутыми на столешницу перевернутыми стульями. Карлик умудрился удержать равновесие, а вот стол покачнулся, стулья с него посыпались, словно перезревшие яблоки с яблони, и тотчас же за ними на пол, перекувыркнувшись, последовал стол. Карлик заскакал вокруг рухнувшей мебели на одной ноге, жалуясь на то, что ему отдавило пальцы. Свои жалобы он густо перемежал кучерявыми ругательствами.
Неудивительно, что во время этого маленького светопреставления вопрос, который я хотела было задать лейтенанту Голокопытенко, выветрился у меня из головы.
— Гррррыгоррый! — заорал карлик неожиданным басом, давя на звук «ы». — Дай душу залатать — сквозит!
— Да тебя и так уже прохватило — еле на ногах стоишь, — сказал буфетчик, появляясь. — Ты, Ваня, сегодня с утра был пьян, как я разглядел.
— Дак вчера у Маруськи день рождения был! Мы вот с Егорычем отмечали.
— У Маруськи?
— Ну да. Не веришь, что ли, Грыгорый? Егорыч, подтверди.
Громадный безмолвный детина кивнул головой.
— Хорошо погуляли, — продолжал карлик. — Маруська песни трубила. Чуть на меня не наступила. Вот был бы блинчик… Кстати, почем у тебя блинчики?
— Тебе-то какая разница, все равно в кредит жрешь, — беззлобно сказал буфетчик, — «До зарплаты, до зарплаты…» На водку у тебя есть, а на закуску не хватает.
— Не жидись, Григорий Романович, — лихо откликнулся карлик, — вот лучше послушай, как я в Канаде с Маруськой кувыркался… Были дела — баба жабу родила…
Буфетчик беззвучно захохотал. Я недоуменно рассматривала мизансцену. Голокопытенко проговорил:
— Кстати, вот и все в сборе!.. Тот, что карлик, — и есть Ваня Грозный. Он никогда не платит наличными, у него их просто нет никогда, хотя он все время рассказывает, что за границей то пять тысяч «зеленью» огребает, то семь. И самое смешное, что это правда! Видишь, как он буфетчику Романычу зубы заговаривает? Его забирать в обезьянник — дело рисковое, потому что он все время буянит, а последний раз произносил перед алкашами пламенные речи и требовал снести наш РОВД, приняв его за Бастилию. И ведь едва не снесли! И надо бы ему морду пощупать за такие дела, да нельзя. Его все у нас любят, он у директора цирка полный любимчик и три раза с нашим майором водку пил, истории о заграницах заправлял.
— А второй? Который громила?
— Второй, Женя, и есть уборщик Чернов, у которого тигра сперли. Видишь, какой здоровый. Он мне говорил, что с тринадцати лет в цирке. Значит, почти сорок лет — сейчас ему чуть за полтинник.