– Да куда она могла пойти! – не выдержала я. – Если бы она куда и направилась, то предварительно позвонила бы мне. На мобильный, в конце концов, мне всегда можно дозвониться!
– Та-ак… – отозвалась тетина подруга. – Это что же такое?
– Вспомнила! – воскликнула я. – Ну конечно! Она могла пойти за утюгом к дяде Пете. А тот, когда трезвый, очень даже любит поговорить. Вот, наверное, и уболтал тетку!
– Дядя Петя? А кто это?
– Да сосед напротив. Он, когда не в запое, очень забавный человек.
Я облегченно вздохнула, найдя наиболее вероятный ответ на вопрос о том, куда могла подеваться тетя Мила. В самом деле, единственное место, куда она могла пойти без звонка мне, то есть не предупреждая меня, и где была способна задержаться допоздна, это квартира дяди Пети в нашем собственном доме.
Общалась тетя только с ним. Правда, редко, когда у того кончался запой. В такие дни он надевал на себя берет и малевал картины, которыми была увешана вся его холостяцкая квартира, и взахлеб рассказывал о Тициане, Тинторетто, Веронезе и других художниках старинной венецианской школы.
Конечно, тетя Мила там. Пошла за утюгом.
Я вышла из квартиры и три раза позвонила в дверь дяди Пети. Долго не было никакого отклика, а потом послышалось шарканье, кряхтение, замок застонал, и дверь распахнулась.
Мое сердце ухнуло куда-то далеко вниз.
Дядя Петя болтался на пороге, как безнадежно выварившаяся сосиска в бурлящем кипятке. Пьян он был просто чудовищно, а характерное подрагивание щек и мутный остекленелый взгляд указывали на то, что пьет он уже не первый день. Сразу вспомнились максим-максимычевские дядьки Алексей Фомич и Антон Кузьмич, которые сейчас, в нескольких сотнях километров отсюда, занимались примерно тем же.
– А… тети Милы у вас нет, дядя Петя? – машинально выговорила я.
– Мила… мыло… муля. Мал-левич!.. – заорал дядя Петя и стал целовать косяк.
– Все ясно, – упавшим голосом констатировала я.
Спрашивать о тете смысла не было вообще, потому что едва ли она прошла бы к соседу в квартиру, да еще задержалась там на долгое время, когда он в таком состоянии. Дядя Петя действительно пропил наш утюг, о чем он тотчас же без сожаления мне и заявил, а потом стал требовать, чтобы я выпила вместе с ним. При этом он называл меня Трифоном Макарычем и сосредоточенно дергал себя за бородку со все возрастающей амплитудой.
Я отошла от двери, и дядя Петя вывалился из квартиры, растянувшись на лестничной клетке.
Я вернулась домой и задумалась. Некстати – а может, наоборот, как нельзя кстати! – пришли на ум слова, сказанные Кешолавой: «Если с вами или вашими близкими начнут происходить странные вещи, не удивляйтесь. Все возможно…»