Раввин согласился. Занятия проходили в обстановке едва ли не подполья – Евсекция[40] развернулась не только в бывшей черте осёдлости. Здесь, в Москве, куда за пайком и за песнями съезжались все подряд, тоже хватало лиха. «Еврейское», «идишистское», поддерживаемое этими коминтерновскими подпевалами, было местечковым и не имело ничего общего с Торой. Религию и всё, так или иначе с ней связанное, объявили непримиримым врагом, и поступали с врагом, руководствуясь «революционной моралью». Так что прятаться приходилось не менее старательно, чем какому-нибудь батюшке, осмелившемуся тайком учить детей Закону Божьему.
Быстро выяснилось, что со сверстниками ему заниматься немыслимо, а со старшими… Пришлось раввину учить Гура самому. Неожиданно для себя раввин понял, что душевное спокойствие после занятий с этим мальчиком покидает его без следа. Вопросы, которые задавал ему Гур, требовали такого напряжения, какое ему и в молодости нечасто доводилось испытывать. И продолжалось это, кажется, уже целую вечность.
– Янкеле, зачем ты здесь? В тебе нет тяги к Торе. К знаниям вообще – да, но не к Торе. Я это вижу. Зачем тебе шул?
– Вы совершенно правы, ребе. Я не ищу веры. Я ищу знаний.
– Знания без веры опасны, мой мальчик.
– Как и вера без знаний.
– Ты научился возражать, – раввин поджал губы, погладил бороду.
– Я стараюсь.
– И всё же. Бывает знание, которое не нужно человеку. Не нужно еврею. И это знание мешает тебе им быть.
– А почему я обязательно должен быть евреем?
– Потому что ты еврей. И если бы ты им не был, я бы не сидел здесь с тобой сейчас.
– Ребе, пожалуйста, послушайте меня. Я знаю, вы старше. Я понимаю, вы мудрее. Но мне ничто не мешает быть тем, кем я хочу. И никто не помешает. Никогда. Просто я не знаю пока. Понимаете, ребе?
– Думаю, да, – вздохнул раввин. – Я ведь разрешил тебе заниматься. Зачем тебе эти знания, если не для исполнения заповедей? К чему ты надеешься их применить?
– Я хочу узнать, как устроен мир. И почему именно так, а не иначе.
– А когда узнаешь? – печально улыбнулся раввин.
– Вот тогда и поговорим. И мы с Вами. И вообще.
– Может быть, лучше, пока не поздно, остановиться?
– Нет. В неведении – не спасение, а гибель. Надо знать. Тогда можно на что-то надеяться.
– Даже узнав, что нет никакой надежды?
– Надежда есть всегда.
– Учись, Янкеле, – раввин вздохнул и махнул ладонью. – Учись, дай Бог тебе здоровья…
Занятия с Мишимой не прерывались ни на мгновение. Школа, всё остальное – как получится, но уроки сэнсэя – это самое главное. С годами тренировки становились всё дольше, сложнее и интенсивнее. Развивалось тело, совершенствовались органы чувств. Зрительная и слуховая память, умение рисовать с натуры и «наизусть», заучивание и повторение законов и установлений, правил ведения битвы и поведения Воина и Хранителя в любых условиях. Усиливалось и сверхчувственное восприятие – как следствие всего остального. Хорошо, что мама не в состоянии вникать в тонкости, думал Гур иногда. Наверное, ей бы сделалось страшно.