* * *
— Ребята! Нас прислали забрать вас отсюда! — Поэт Владимир Мотрич собственной персоной, отряхивая с барской шубы снег, вступил в фойе кинотеатра. За ним вошел высокий сутуловатый юноша в черном, гордое лицо с лосиным профилем. Юноша насмешливо и снисходительно оглядел книги, Задохлика и Эда. От горячих батарей в другом углу зала Мотрича приветствовали хулиганы, до сих пор мирно высекавшие ножами в штукатурке бранные слова. Мотрич ответил хулиганам барственным округлым жестом руки над головой. Разумеется, хулиганы не читали стихов Мотрича, но Мотрич жил на Рымарской улице, протекающей параллельно Сумской, сразу за кинотеатром, т. е. он был местный, и местные хулиганы его знали.
— Познакомься, Эд, — это художник Миша Басов, — Мотрич церемонно отодвинулся, дабы дать книгоноше возможность рассмотреть юношу с лосиным профилем. По той внимательности, с какой он посторонился, даже заботливости, впрочем, можно было понять, что лосиный юноша его близкий друг и Мотрич им гордится. Юноша бесцеремонно оглядел книгоношу. Заносчивым его взгляд, может быть, нельзя было назвать. Но спокойное высокомерие было в этом взгляде. Книгоноша отметил, что художник чем-то похож на портреты начала века, возможно, похож на Александра Блока, единственного, кроме Есенина, поэта, стихи которого книгоноша хорошо знал. Борька Чурилов, еще когда они трудились вместе в литейном цеху, подарил ему на день рождения девять синих томов Блока. Борька, как Пигмалион, направлял нашего юношу в жизни.
— Вы друг Чурилова, да? — вместо приветствия спросил лосиный юноша Басов. — И вы, если мне не изменяет память, пишете стихи?
— Писал, — застеснялся книгоноша.
— И что же, бросили?
Книгоноша кивнул.
— И правильно сделали, — равнодушно одобрил блоковский рот. — Сейчас все пишут стихи… Но Мотрич у нас один, — закончил он грубой лестью и оглянулся на друга-поэта, в этот момент сорвавшего с головы меховую шапку и стряхивающего с шапки снег. Плиточный, «под мрамор» пол фойе кинотеатра был покрыт слоем грязной жижицы, нанесенной с улицы сотнями ног. В жижице стояли худые штанины Мотрича, оканчивающиеся чешскими невысокими сапогами, и еще более худые черные штанины юноши Миши Басова, заляпанные грязью и уходящие в бесформенные пьедесталы двух грубых ремесленных ботинок, завязанных продетыми во множество дырок шнурками. Увидав эти ботинки, книгоноша простил художнику презрительное неверие в то, что еще кто-либо кроме Мотрича способен писать хорошие стихи. По всем признакам, юноша был беден. Беден и интеллигентен — это сочетание книгоноша в людях уважал. Вор или бандит не должен быть беден, считал книгоноша. Но человек искусства — другое дело. Классический человек искусства — поэт, художник — должен быть беден. Обязан. Как Ван Гог, замечательные письма которого только что вышли по-русски, соседствуя с репродукциями его работ в большой и тяжелой книге, похожей на семейный альбом. Книгоноша взял книгу у Лили и прочел ее от корки до корки. Беден, как Есенин, которому постоянно не хватало денег…