Однако несмотря на это, никому и в голову не придет воспринимать последние два столетия как историю вторжения черного дрозда в людские города. Мы все в плену застывшего взгляда на то, что есть важное, а что — незначительное, мы с тревогой приглядываемся к этому важному, в то время как незначительное тайком, за нашей спиной, ведет свою герилью, которая в конце концов незаметно изменит мир и нас, неподготовленных, застигнет врасплох.
Если бы кто-то взялся писать биографию Яна, он подытожил бы период, о котором мы говорим, примерно так: связь с Ядвигой означала для сорокапятилетнего Яна новый жизненный этап. Он покончил с пустым, рассеянным образом жизни и решил покинуть город на западе Европы, чтобы за океаном со свежими силами отдаться серьезной работе, в которой преуспеет впоследствии, и так далее и тому подобное.
Но пусть воображаемый биограф Яна объяснит нам, почему именно в этот период любимой его книгой стал старый античный роман «Дафнис и Хлоя»! Любовь двух молодых существ, еще почти детей, не знающих, что такое физическая любовь. В шум моря врывается блеяние барана и под ветвями оливкового дерева овца щиплет траву. А эти двое лежат рядом, нагие и преисполненные бесконечного и неясного желания. Тесно прижавшись друг к другу, они сплетаются в объятии. И остаются так долго-долго, ибо не ведают, что делать дальше. Они думают, что это чистое объятие и есть цель любовной радости. Они возбуждены, их сердца барабанят, но им неведомо, что такое отдаваться любви.
Да, именно этим отрывком Ян очарован.
Актриса Гана сидела, скрестив под собою ноги подобно Будде, статуэтки которого продаются во всех антикварных магазинах мира. Она без умолку говорила и при этом смотрела на свой палец, медленно скользивший взад и вперед по краю круглого столика, что стоял перед тахтой.
Это был не безотчетный жест нервных людей, привыкших постукивать ногой или почесывать в волосах. Жест был осознанным и продуманным, грациозным и плавным, призванным описать магический круг, внутри которого она могла бы сосредоточиться на самой себе, а остальные — на ней.
Она увлеченно смотрела на движение своего пальца и лишь временами поднимала глаза на Яна, сидевшего напротив. Она рассказывала ему, какое пережила нервное потрясение, узнав, что сын, живущий в другом городе у ее бывшего мужа, убежал из дому и несколько дней не возвращался. Отец сына был так жесток, что позвонил ей за полчаса до спектакля. У актрисы Ганы повысилась температура, разболелась голова и начался насморк. «Я даже сморкаться не могла — так болел нос! — сказала она, уставив на Яна свои большие, красивые глаза. — Он был, точно цветная капуста!» Она улыбалась улыбкой женщины, знающей, что даже ее покрасневший от насморка нос не лишен очарования. Она жила со своей персоной в образцовой гармонии. Любила свой нос и любила даже свою смелость, называвшую насморк насморком, а нос — цветной капустой. Так своеобычная красота багрового носа дополнялась смелостью духа, а кругообразное движение пальца соединяло оба очарования своей магической дугой в неделимое целое ее личности.