— И Гана была восхитительна! Понимаешь? Она не изображала из себя заботливой сестры милосердия, не напоминала мне сочувственными взглядами о моем недуге и немощи, она смеялась и пила со мной! Мы выпили литр вина! Мне казалось, будто мне восемнадцать! Я сидел на своем стуле, помещенном точно на черте смерти, и мне хотелось петь!
Пассер стучал кулаком по столу и глядел на Яна своими сияющими глазами, над которыми вздымалось воспоминание о его могучей шевелюре, обозначенной тремя серебристыми волосками.
Ян сказал, что мы все находимся на черте, смерти. Весь мир, погрязший в насилии, жестокости и варварстве, на этой черте. Он сказал это потому, что любил Пассера и находил ужасным, что этот человек, который так рьяно стучит кулаком по столу, умрет раньше, чем не заслуживающий никакой любви мир. Ян тщился приблизить гибель мира во имя того, чтобы смерть Пассера стала более переносимой. Но Пассер с концом мира не согласился, ударил кулаком по столу и вновь заговорил о надеждах человечества. Сказал, что мы живем во времена великих перемен.
Ян никогда не разделял восторгов Пассера по поводу того, как многое меняется в мире, однако любил его жажду перемен, видя в ней древнейшую человеческую жажду, наиконсервативнейший консерватизм человечества. Но несмотря на то, что он любил эту жажду, сейчас он мечтал отнять ее у него, коли стул Пассера оказался на самой черте смерти. Он хотел запятнать в его глазах будущее, чтобы он меньше тосковал по жизни, которую теряет.
Поэтому он сказал: — Нам постоянно твердят, что мы живем в великую эпоху. Клевис говорит о конце иудео— христианской эры, другие — о конце Европы, а кто — о мировой революции и коммунизме, но все это чепуха. Если наша эпоха действительно переломная, то совершенно по другой причине.
Пассер смотрел ему в глаза своим горящим взором, над которым вздымалось воспоминание о могучей шевелюре, напоминавшей о себе тремя серебристыми волосками.
Ян продолжал: — Ты знаешь историю про английского лорда?
Пассер стукнул кулаком по столу и сказал, что не знает этой истории.
— Английский лорд после свадебной ночи говорит своей жене: «Леди, я надеюсь, вы забеременели. Я не хотел бы во второй раз повторять эти смешные движения».
Пассер рассмеялся, но кулаком по столу не стукнул. Этот анекдот был не из тех историй, что вызывали его восторг.
И Ян продолжал: — Пусть мне не говорят о мировой революции! Мы проживаем великую историческую эпоху, когда физическая любовь бесповоротно превращается в смешные движения.
На лице Пассера едва наметилась мягкая улыбка. Ян хорошо знал ее. Это была не улыбка радости или согласия, а улыбка терпимости. Они оба всегда были довольно далеки друг от друга, и когда подчас их различие проявлялось слишком явно, они быстро обменивались этой улыбкой, чтобы увериться: их дружбе ничто не угрожает.