— Мне не очень понятно, как истолковать то, что люди превратились в носорогов, — сказала Габриэла.
— Надо воспринимать это как символ, — пояснила Михаэла.
— Да, это правда, — сказала Габриэла. — Литература состоит из знаков.
— Носорог прежде всего знак, — сказала Михаэла.
— Да, но если даже признать, что они превратились не в настоящих носорогов, а лишь в знак, то почему они превратились именно в этот знак, а не в другой?
— Да, это, конечно, проблема, — печально сказала Михаэла, и обе девушки, спешившие в студенческое общежитие, надолго замолчали.
Молчание нарушила Габриэла: — Не считаешь ли ты, что это фаллический символ?
— Что? — спросила Михаэла.
— Рог, — сказала Габриэла.
— Точно! — просияла Михаэла, но затем засомневалась: — Но почему тогда все превращаются в символ фаллоса? И мужчины и женщины?
Обе девушки, направлявшиеся в общежитие, опять примолкли.
— Кое-что осенило меня, — внезапно сказала Михаэла.
— Что? — полюбопытствовала Габриэла.
— Кстати, мадам Рафаэль тонко намекнула на это, — сказала Михаэла, еще больше разжигая любопытство Габриэлы.
— Ну скажи что! — нетерпеливо настаивала Габриэла.
— Автор хотел произвести комическое впечатление!
Мысль, высказанная подругой, настолько захватила Габриэлу, что она, целиком сосредоточившись на происходящем в ее голове, забыла о ногах и замедлила шаг. Девушки почти остановились.
— Ты думаешь, что символ носорога должен произвести комическое впечатление? — спросила она.
Михаэла улыбнулась гордой улыбкой открывателя: — Да.
— Ты права, — согласилась Габриэла.
Обе девушки смотрели друг на друга, очарованные собственной смелостью, и уголки их губ подергивались от гордости. Затем вдруг они издали высокий, короткий, отрывистый звук, который очень трудно описать словами.
«Смех? Разве кому-нибудь еще интересен смех? Я имею в виду настоящий смех, не имеющий ничего общего с шуткой, насмешкой или потешностью. Смех, бесконечное и восхитительное наслаждение, наслаждение само по себе…
Я говорила моей сестре, или она говорила мне, поди сюда, давай играть в смех? Мы, ложились рядом на кровать и приступали. Сперва, конечно, это было только притворство. Смех принужденный. Смех потешный. Смех до того потешный, что заставлял нас смеяться над ним. И вот тогда начинался настоящий смех, смех всеохватный, уносящий нас, словно мощный прибой. Смех взрывной, многократный, беспорядочный, неистовый, великолепные, роскошные и безумные взрывы смеха… Мы до бесконечности смеялись над смехом нашего смеха… О смех! Смех наслаждения, наслаждение смехом; смеяться — это такая глубина жизни…» Цитируемый текст взят мною из книги «Слово женщины». Ее написала в 1974 году одна из страстных феминисток, оставивших выразительный след в климате нашей эпохи. Это мистический манифест радости. В противовес сексуальному влечению мужчины, зависящему от мимолетных вспышек эрекции, а стало быть, фатально обрученному с насилием, угасанием и закатом, автор как положительный антипод воспевает женскую радость, сладостную, вездесущую и непрерывную, одним французским словом «jouissance». Для женщины, пока она остается верной своей природе, все является удовольствием: «есть, пить, мочиться, испражняться, дотрагиваться, слышать или просто быть здесь». Это перечисление наслаждений проходит по всей книге, как прекрасная литания. «Жить — это счастье: видеть, слышать, дотрагиваться, пить, есть, мочиться, испражняться, окунаться в воду и смотреть в небо, смеяться и плакать». И если соитие прекрасно, то потому, что является «суммою всех возможных наслаждений жизни: осязать, видеть, слышать, говорить, обонять, а также пить, есть, испражняться, познавать и танцевать». И кормление грудью — наслаждение, и роды — удовольствие, и менструация — сладость, этот «теплый и будто сладкий поток крови, эта теплая слюна живота, это загадочное молоко, эта боль с палящим вкусом счастья».