Она продолжала молчать.
— Даже тогда, когда Леша и выстрелил в спину Халивину, даже тогда вы продолжали играть в эту игру! В какой-то момент Стас узнал, что отца убил Леша. Вы ему это сказали?
Она молчала.
— Не говорите, — махнула я рукой. — Сказали именно вы. Не Федор, как я думала вначале. Вы.
— Таня, вы принадлежите к другому поколению, — тихо произнесла Людмила Сергеевна. — Эти деньги могли пойти на дурные цели. Я не могла допустить, чтобы они достались Ирине. Она маньячка.
— А вы?
— Мой отец полжизни провел в лагерях, — пробормотала она.
— И что? Вы играете в политику, предаетесь воспоминаниям, а в это время из-за ваших игр могут погибнуть ваши дети? Знаете, что я вам скажу? Я боюсь вашего чертового поколения. Как одних, так и других. Поймите, люди живут не для этих ваших выдуманных идеалов. Они живут, потому что любят. Смеются. Плачут. И никакая политика этого не стоит. С вашими Троцкими, Лениными, Бухариными и прочей шелухой.
— Что с Федей?
— Он чуть не погиб, поскольку думал, что отца убили вы. Бедный парень пытался принять вину на себя, написав эту дурацкую записку, а потом собирался романтично покончить с собой, только чтобы никто не заподозрил вас… Он же так вас любит, что страшно за него. Из-за вашей дискеты Стас оказался косвенной причиной гибели Леши — на кладбище он пытался отнять эту «важную» дискету, думая, что она поможет всем вернуться к нормальному существованию. Он наступал, наступал — а тот пятился от него, пока не оступился и не свалился на дно карьера. Стасу хватило нескольких минут и одного взгляда на то, чтобы решиться на отчаянный поступок, приведший к трагедии… Все из-за этой мифической дискеты. Из-за завещания… Сколько мук приняли ваши дети ради этого клочка бумаги?
Я посмотрела на ангела. Он улыбался такой же бессмысленной улыбкой.
— Ладно, — проворчала я. — Можешь не смеяться. Как говорил Халивин, хорошо смеется тот, кто смеется последним…
Я посмотрела на Людмилу Сергеевну. Она стояла, глядя на меня таким же змеиным взглядом, который наличествовал у Ирины. И с такой же холодной улыбкой на губах.
Все-таки они были слишком похожи друг на друга… Как будто именно Ирина, а не два сумасшедших паренька, была ее настоящим ребенком…
* * *
Температура на улице продолжала падать. Ветер дул с севера, и мне было холодно.
На углу стояла старушка, опираясь на палку. Я посмотрела на нее, и она поймала мой взгляд. Недоверие в ее глазах сменилось симпатией. Она улыбнулась мне и проговорила:
— Что ж ты без пальтишка, доченька? Замерзнешь…
Я сжала в карманах кулачки. «Господи, — подумала я. — Ведь они никому не нужны… Все играют в политику. Всем по фигу вот эти старушки, доживающие свой век, с кротким мужеством переносящие то, что они никому не нужны. Никому на свете…»