Я ничуть не боялась, что буду узнана. Парик и контактные линзы, конечно, меняют внешность, но главной моей шапкой-невидимкой стал благоухающий кебаб. Он притягивал. Он фокусировал внимание. Он был героем дня. Официанток принято замечать не до, а после обеда. Однако я не собиралась задерживаться здесь так долго.
Едва блюдо с едой достигло стола, как юбиляр подхватил, не мешкая, деревянный шампур, вгрызся в мясо. Прожевал, довольно заворчал, близоруко поддел вилкой луковое колечко, сунул в рот и…
Вот она, кульминация. Скоро грянет развязка. Пей вино, Гертруда.
Я тихонько отступила поближе к дверям. Всегда хочется и спектакль досмотреть, и за шубой в гардероб не стоять. Вряд ли сегодня за мной отрядят погоню: хозяину и гостю надолго хватит друг друга. Но лучше улизнуть при первых аплодисментах.
По красному индейскому лицу Юрия Валентиновича Грандова за каких-то три секунды пронесся целый алфавит разнообразных эмоций. «А» — антипатия, «Б» — беспокойство, «В» — волнение, «Г» — гадливость, и так далее по списку, вплоть до финальной буквы «Я» в квадрате — ярчайшей ярости.
— Ты типа чего?! — рявкнул меценат и благотворитель, сплевывая на стол. — Ты, мудак, типа издеваться меня сюда позвал?!
В зале повисло гробовое молчание. Сразу стало слышно, как оркестрик в углу вместо фирменной мелодии лениво наигрывает битловский «Хей, Джуд» и при этом немилосердно фальшивит.
Ничего не понимающий господин Кочетков тревожно забегал глазами в разные стороны, еще воображая, что утробный рык гостя относится вовсе не к нему, а к иному-любому-другому мудаку, посмевшему нарушить торжество. Я дождалась, пока взгляд хозяина доберется до моей персоны, и немедля отправила ему в ответ сладкий воздушный поцелуй. А чтоб он не усомнился, кому именно обязан, я чуть подвинула на затылок свой блондинистый парик. Яна Штейн — дама пик. Ее масть черна, ее месть неотвратима.
В вытаращенных глазах господина Кочеткова вспыхнула искра осознанья и просветленья, но поздно, поезд ту-ту-у-у: Гуля закончил словесную артподготовку и перешел к активным действиям, схватив хозяина за грудки. Тот — сказалась многолетняя привычка — на автомате ответил тем же; спустя лишь мгновение оба матерых человечища, одинаково сопя и взрыкивая, вошли в тесный клинч.
Поперечный стол накренился, хрустя. Белая скатерть поехала влево, шампанские ведерки опрокинулись и покатились, тарелки и бокалы загремели вниз. Дамы разом подскочили и с готовностью завизжали, отчего происходящее сразу стало до неприличия походить на групповое изнасилование в портовом борделе: сама я такого не видела, бог миловал, но представить могу. Свита с охраной, разбрасывая стулья, кинулась на выручку своему шефу, а трое плечистых вышибал рванули на защиту своего. Гром пушек. Топот. Ржанье. Хлоп. Людская молвь и конский топ — почти все, как у классика, за исключением пушек. До них пока дело не дошло.