Недооценил я Серебряного. Даже отставной, больной и поддатый, он не утратил до конца своей обычной проницательности. Секунд за десять до того, как я уже был готов подняться и откланяться, Виктор Львович резко оборвал собственный треп.
— Шут с ним, с Сенькой, — произнес он. — Не для этого, сам понимаешь, я тебя позвал. Тут дело необычное, тайное… Даже не пойму, как лучше рассказать, чтобы ты поверил. Налей-ка еще рюмашку. Доверху, не бойсь, поздно мне спиваться… Ну, будем.
Серебряный опрокинул в себя водку, вместо закуски глубоко втянул сигаретный дым, закашлялся. Я чуть отпил из своей рюмки и ждал, заинтригованный. С ума сойти, у него в лексиконе сохранилось слово «тайна»! Процесс воспитания Ивана Щебнева старый циник строил как раз на том, что с ухмылкой сатира разоблачал любую местную магию, растирал в мелкую труху любые тайны, загадки, секреты и мифы. Неужели еще что-то осталось в его закромах? Ну и ну. Теряюсь в догадках. «Помнишь ли ты, Ваня, ореховый гарнитур в Екатерининском зале Кремля? — сейчас спросит он у меня. — В сиденье одного из стульев я зашил свое фамильное серебро…»
— Помнишь, Ваня, в средневековой истории была такая личность по имени Парацельс? — спросил Виктор Львович.
Бывшему шефу удалось-таки меня озадачить. Я не ожидал настолько далекой преамбулы. Серебряному иногда случалось забираться в исторические дебри, однако не глубже, чем лет на сто назад.
— Припоминаю еле-еле, — сознался я, — на уровне кроссворда… Гомункулус. Философский камень. Парацетамол. Идея о том, что яд и лекарство — одно и то же, зависит от дозы… Вроде бы и все.
— Недурно, мой мальчик, — похвалил старик. — Парацетамол ты, конечно, приплел не по делу, но все другое в точку. Филипп фон Гогенгейм по прозвищу Парацельс и впрямь многого достиг в медицине, алхимии, астрологии. А кроме того…
Бывший шеф убедился, что докурил сигарету почти до фильтра, запалил от нее новую из пачки, тяжело откашлялся и продолжил:
— А кроме того, была у него еще одна идейка — о питающем духе как средоточии четырех природных стихий и о пище земной как квинтэссенции, то есть пятой сущности, мира. В теории это была, естественно, чушь собачья, абсурд, реникса, как и все у господ алхимиков. Но на практике… На практике все не так однозначно.
Виктор Львович сделал еще пару затяжек и, промахнувшись мимо пепельницы, раздавил окурок в пустой тарелке.
— Понимаешь, Ванечка, — сказал он, — порой этим фиглярам в звездчатых колпаках удавалось опытным путем находить то, чего они сами не в состоянии были осмыслить. Агрикола мечтал о превращениях элементов, а открыл сернокислый магний. Роджер Бэкон искал Эликсир, а обнаружил ранее неизвестные свойства ртути. Причем ни тот, ни другой толком не поняли, что сотворили. Вот и наш Парацельс, дурашка, полжизни городил несуразицу пытаясь подогнать решения задачек под случайно найденные ответы… Нет, ты только вообрази, Ваня, какой облом для ученого: целая книга одних правильных ответов — и ни одного вопроса! Считается, будто ту книгу у него сперли. Но я думаю, что он сам мог со злости зашвырнуть ее куда подальше…