– Гуляем? – сипло осведомилась фигура, поигрывая дубинкой. – И чего тебе в транспортах не катается – а, дурик?
Вадим покосился вбок: второй блюститель следил за ним словно натасканный пёс, готовый броситься при первом неосторожном движении. Или слове.
– Гуляю, – коротко подтвердил он. – Нельзя?
– Можно, – разрешил толстяк. – Сейчас. А застукаем после отбоя – смотри!..
– Хорошо, – согласился Вадим непонятно с чем: то ли он не станет разгуливать после отбоя, то ли постарается, чтоб его не «застукали». И оба блюстителя взирали на него с сомнением. Угрюмая эта парочка привязывалась к Вадиму не впервые, будто подозревая в чём-то. Или просто он ей «не глянулся». Конечно, логика в таких подозрениях присутствовала: если человек нарастил приличные мослы, но при этом не крутарь и не гардеец, ему прямая дорога в грабители – иначе зачем?
– Выпендриваешься много, – наконец объявил блюститель, словно именно это не давало ему покоя. – Кто ты вообще есть? Грязь!
Вадим промолчал: не спрашивают – значит, и отвечать ни к чему. А сие словечко: «грязь», – мы положим в копилку. «Новояз», как-никак.
– Понял меня?
– Понял, – ответил он на сей раз, даже повторил: – Понял, брат патрульный!
Опять же, про что понял: про выпендрёж или про «грязь»? Сами пусть разбираются. Каков вопрос, таков ответ. А мысленно Вадим даже прибавил: «блюст», – не ругательство, нет. Обычное сокращение от названия.
Кажется, блюстители что-то заподозрили, но сформулировать не могли (словно тот пёс, что говорить не обучен), а посему пребывали в раздумии. И придраться вроде не к чему, и отпускать жаль. Где-нибудь в не столь людном месте они бы не стали церемониться, обошлись и без повода, – но здесь это чревато. Конечно, можно было вывернуть Вадиму карманы – на предмет обнаружения запретных вещей. Только какой же остолоп станет носить их на службу, где шмонают ещё чаще?
– Ладно, дурик, топай, – велел толстый, как в прежние разы. И посулил зловеще: – Попадёшься ты нам!..
Тоже не ново. Пожав плечами, Вадим зашагал дальше, прикидывая, чем он так не понравился стражам порядка. Впрочем, в нюхе им не откажешь: Вадим и вправду совсем не чтил тот «порядок», который они с таким усердием насаждали. Вообще, что это такое: порядок? Он ведь разный: в казарме – один, на кладбище – другой, в лагере – третий. И лагеря, кстати, бывают всякие: от Артека до Соловков.
Скученные довоенные кварталы наконец раздвинулись, сменившись разрозненными высотными зданиями поздних застроек, между которыми было где разгуляться – ветру, машинам, людям. И даже упомянутым ночным проказникам, ибо как раз в здешних рощицах чаще случались убийства, прозванные в народе мясорубками. Может, дело в том, что в таких «спальных» районах проживала большая часть горожан. И ещё, пожалуй, в Центре, но там бы садюг живо взяли в оборот. Ибо блюстителей за возводимой вокруг Центра стеной наверняка набралось бы не меньше, чем жильцов, – это не считая гардейцев. «Золотая тысяча» как-никак, слуги народные!.. А по совместительству – «отцы» да «старшие братья». Ну разве не забавно?