Но по мере приближения к Итон-террас он все яснее понимал, что ехать ему следует на Онслоу-сквер. Он сопротивлялся этому намерению, снова и снова повторяя себе, что с самого начала был прав. Но его автомобиль как будто обладал собственной волей, поскольку, невзирая на решимость Линли приехать домой, выпить виски и успокоить свою растревоженную совесть мелодиями Мусоргского, он обнаружил, что находится не в Белгрейвии, а в Южном Кенсингтоне, где ставит машину на свободное место поблизости от дома Хелен.
Она была в спальне, но не в постели, несмотря на поздний час. Более того, двери гардероба были открыты, ящики комода вынуты на пол. Между ящиками комода и шкафом стояла большая картонная коробка. В эту коробку Хелен укладывала свернутую конвертиком шелковую одежку сливового цвета, в которой Линли признал одну из ее ночных рубашек. В коробке уже находились другие вещи, также аккуратно сложенные.
Линли окликнул ее по имени. Хелен не подняла глаз. Позади нее, на кровати, лежала раскрытая газета, и когда Хелен заговорила, то, по-видимому, сослалась на нее.
— Руанда, — произнесла она, — Судан, Эфиопия. Я тут в Лондоне размениваю свою жизнь на пустяки — в условиях, услужливо финансируемых моих отцом, — тогда как эти люди голодают или умирают от дизентерии и холеры. — Она посмотрела на Линли. Ее глаза блестели, но не от счастья. — Судьба жестока, не правда ли? Я здесь, со всем этим. Они там, совершенно голые. Как же мне реагировать на такую несправедливость?
Подойдя к гардеробу, она достала оттуда сливового цвета пеньюар в комплект к ночной рубашке. Аккуратно разложила его на кровати, завязала узлом пояс и принялась складывать.
— Что ты делаешь, Хелен? — спросил Линли. — Ты же не можешь всерьез думать о…
Она подняла взгляд, и суровое выражение ее лица заставило его замолчать.
— Поездке в Африку? — закончила она. — О том, чтобы предложить кому-то свою помощь? Я? Хелен Клайд? Какая нелепость.
— Я не это…
— Господи, что бы там сталось с моим маникюром! — Она положила пеньюар к остальной одежде, вернулась к шкафу и, отодвинув пять плечиков, вытащила сарафан кораллового цвета. — Да и вообще, — заметила она, — это было бы таким извращением моей сути, верно? Пожертвовать ради пользы своими ногтями?
Хелен сложила сарафан. По тому, как долго она занималась каждым предметом одежды, Линли понял, сколько между ними невысказанного. Он начал было говорить, но Хелен прервала его:
— Поэтому я подумала, что могу хотя бы послать им одежду. Сделать хотя бы это. И пожалуйста, не говори мне, как я смешна.