Итак, Левицки… Я вспомнила в деталях ее лицо. Да, ей нечего терять. Приговор врачей зачастую более суров, чем приговор судей. Что там у нас с мотивом? «Ах, да, — зевнула я, — стремление оградить дочь от негодяя Дюкина». Но, принимая во внимание историю их любви, ее и Альберта Степановича, можно не согласиться с первой, «дежурной», как бы «гуманной» версией. Что же тогда? Ревность? Или самооборона? Что, если Дюкин приставал к Эльвире, а она выстрелила в него? А может, месть? Какого черта ей, Левицки, вообще понадобилось ехать на дачу?
А что, если на убийство Левицки толкнула самая обыкновенная ненависть? Что, если взять под сомнение ее рассказ о том, что, когда она отправилась во Франкфурт, она забыла Дюкина? А если он разбил ей сердце, и она уехала, чтобы забыться? Конечно, Левицки может наговорить все что угодно… Итак, приезжает наша мадам в Тарасов, а тут ее ждет известие, что ее дочь вот уже несколько лет замужем именно за тем сердцеедом, который ее, Эльвиру, заставил страдать? Она, естественно, возмущена: мало того, что ее невзрачная дочурка основательно ухватила Дюкина, но возможно, — и это еще досадней — Альберт женился на Веронике исключительно для того, чтобы досадить ей, знаменитой художнице, привыкшей к мужскому вниманию и почитанию?
А Вероника… Она ведь тоже могла убить мужа, узнав, что тот питает нежные чувства к Левицки и не прочь снова завести с ней роман. Ага, тема соперничества дочери и мамули… То, чего не сумела сделать ее мать, Вероника сделала: вышла замуж за ироничного пижона Альберта Дюкина, устроилась на ТТС… А тут приезжает мать, Вероника узнает о тайной страсти старых любовников, и в ней клокочет ревность. Она чувствует, что предана дважды: сначала матерью, которая столько лет жила вдали от нее, а потом и мужем, по-прежнему испытывающим влечение к Левицки.
Но Вероника же не умеет обращаться с оружием! А что, если она разыграла это самое неумение?
«В таком случае, как ты объяснишь наличие пистолета в номере Левицки?» — ехидно спросила себя я. Вдруг я подумала о том, что, возможно, убила Вероника, а мать взяла на себя вину, ибо больна и движима раскаянием за легкомысленное невнимание к собственному чаду.
«Интересная картина!» — я закурила другую сигарету, оставаясь лежать в постели.
«И что ты намерена предпринять? — снова поддела себя я. — Выходит, ты до конца не отработала гонорар? Да и вообще, при чем тут ты? Вначале милиция сажает Дюкину, потом у ее мамаши находят пистолет… Пистолет, которого ты, крутая сыщица, не могла найти… Где тут твое личное участие?»