При состоявшемся варианте вам было затруднительно уклониться от навязываемых мной действий, хотя такое намерение вы вначале имели. Эффект внезапности, и как результат — повышенная эмоциональность, а значит, снижение уровня волевой защищенности… Я ответил? Ваша машина, прошу вас.
Действительно, он проводил меня, внимательно его слушающую, к машине.
— Желаю вам всего самого хорошего! — вежливо попрощался Джентльмен и, не дожидаясь ответа, повернулся, засеменил трусцой по мокрому асфальту, старательно огибая крупные лужи и не обращая внимания на мелкие. Ни дать ни взять припозднившийся любитель этого домашнего вида спорта.
В своих объяснениях в одном он был неточен до «наоборот» — меня «вели», как он выразился, отмечая каждый мой шаг. Это было видно не то что невооруженным, а прямо-таки голым глазом. Причем «вели» так, что мне было невдомек.
Учись, Танечка, профессионализму!
Я наконец вложила порядком намозоливший мне руку нож в ножны и забралась в машину, отгораживаясь от всего недружественного мне в этом мире. Включила двигатель и приемник, по которому мне тут же сообщили, что: «Есть реклама на Русском радио в Тарасове!»
«Поговорили!» — подвела я итог состоявшемуся вечеру.
А потом меня разобрал смех. Абориген-то подумал, что помог домушникам, дал наводку на пустующую квартиру. Сунулся восстановить справедливость и получил по морде. И от кого? От дамы. Не повезло бедняге.
И опять я гнала машину по вечерним улицам от перекрестка до перекрестка на одном дыхании. Мокрый асфальт отражал огни фонарей, фары встречных машин и разноцветные всполохи реклам на фасадах. В приоткрытое окно дул ветер, шевелил волосы. Радиоприемник радовал блюзом, широким и высокомерным, как пожилой негр.
Я была успокоена. По крайней мере до утра неприятностей можно было не ждать. Самим фактом нашей встречи Джентльмен выдал мне индульгенцию на все прошлые грехи — облегчил мою душеньку от тревоги за телесное благополучие. Смиренное ему за это спасибо.
Где-то во глубине этой облегченной душеньки вспучивался ясно ощущаемый нарывчик злости. Я давила его, раздавливала, не мешай, окаянный, моей безмятежности, а он, переждав малое время, опять давал о себе знать.
День получился насыщенный, и мне хотелось пустого вечера, без особых мыслей и эмоций. Злость же, как поводырь вереницы слепых, могла испортить его просто и необратимо, явившись ко мне, чтобы сыграть на моих нервах очередную стрессовую композицию.
Красиво получилось. Но это так, в качестве лирического отступления, навеянного блюзом.
Несомненно, чувствовала я себя облегченно и успокоенно, но не беззаботно. Забот хватало, и я вполне могла отбросить, отодвинуть в сторону, оставить на потом многие из них, почти все. Но одна требовала моего внимания так настойчиво, что, не пообещай я заняться ею вплотную сразу после возвращения домой, она вполне могла бы, особенно в союзе с подавляемой злостью, отравить и поездку по отраженным в мокром асфальте огням, и радиоприемный блюз, и весь предстоящий вечер.