— О чем базаришь, если ты без спросу в чужой дом влезла?
— Влезают воры, — ответила я со всей вежливостью, на которую только была способна. — А я вошла.
— Не воры, а крадуны, — невозмутимо поправил он. — Воры по домам не шарят.
Не хватало мне с ним еще спорить на тему блатной иерархии!
— Если не дозвалась хозяев, то надо было повернуться и уходить. Разве не так?
— Так. Но и войдя без разрешения, я не заслужила петли на шею.
— Все виноваты, — рассудил он примирительно. — Сунулась ты куда не надо, не зная дел, вот и пострадала. Давай мы извинимся за неприятность, и иди своей дорогой.
— Ничего себе неприятность! — Я дотронулась до шеи. — Рубец останется. А если дорога моя у ваших ворот кончается? Тогда как?
Ух как зыркнул на меня Кирилл Семиродов! Ух как сузил свои глаза в пронзительном прищуре! Что, не выдержал борзости моей, урка замшелый, психовать начал? Давай-давай, в гляделки поиграем. Кто кого? Жаль, что ты стар, а то я — по своему теперешнему настроению — или научила бы тебя разговаривать, как полагается, или отмордовала бы без жалости!
Семиродов не выдержал, отвел глаза. Вежливо, без вывертов, попросил:
— Я что-то не понял про ворота. Но ты подожди, Маша, мы с тобой сейчас вдвоем побазарим.
До меня не сразу дошло, что в былые времена «Машами» называли уважаемых в блатной среде женщин. Подойдя к старику вплотную, я нагнулась к его лицу и, держа ладонь на больной шее, по-змеиному прошипела:
— Ты, бывший, не буду я с тобой разговаривать после этого. Боюсь потерять уважение к твоим сединам и поступить недостойно. Завтра жди. Тогда и поговорим. И счет тебе за сегодняшнее выставлю. Не этому лоху, — я ткнула пальцем в Ивана, — а тебе.
Сцепив пальцы в синих, зоновских наколках, старик, опустив глаза, молчал. Чем-то я его уела. Своей яростью, что ли?
— А ты, — повернулась я к племяннику с грозным видом, но при виде его вконец перепуганного лица смягчилась, — пойдешь со мной. Возьми домкрат. Колесо у моей машины лопнуло.
— Смотри, язык больше не распускай! — предупредил его дед Кирилл. — Не твое это дело.
Господи, как хорошо на заросшем лебедой, освещенном вечерним солнышком дворе! Но и от двора мне захотелось удрать подальше, едва мы с Иваном вышли из калитки на улицу.
Пока он ковырялся с запаской, я, забравшись в салон машины, принялась рассматривать в зеркало свою пострадавшую шею. Удавка оставила на коже заметный со всех сторон след, а местами, особенно с боков, даже кровоточила. Но ведь могло быть и хуже.
Захотелось вылезти и пнуть заканчивающего работу Ивана в зад. Чтобы не поддаться искушению, я спросила: