Собственно, двора как такового не было. Был дом и асфальтовая полоса перед подъездами, ограниченная с другой стороны высоким зеленым забором, общим для нескольких частных домов, чудом сохранившихся между рядами многоэтажек.
Машина хорошо поместилась у навеса над одним из подъездов. Заперев ее, я постояла, с сомнением глядя наверх — а не шарахнут ли по ней шутки ради с какого-нибудь балкона пустой бутылкой. Но другого такого же удобного места в этом, с позволения сказать, дворе не было, а оставлять ее в соседнем мне не хотелось. Прибыв на встречу с убийцей, машину надо иметь поблизости.
Квартира Ивана оказалась на пятом этаже. На мой стук никто не отозвался. Кнопки звонка на косяке не оказалось, и стучать пришлось еще и еще раз. Уговаривая себя не огорчаться неудачей, а набраться терпения и ждать хозяев, я вернулась на улицу.
Машина была пока в порядке, уличные фонари еще не загорелись, а у забора нашлась симпатичная лавочка, на которой, как на завалинке, сидели несколько человек, видимо, из местных. При моем приближении они подвинулись, предоставив мне место с краю, и я поблагодарила их за любезность.
— Ты к кому приехала, дочка? — сочным голосом спросила меня дородная пенсионерка, оказавшаяся рядом.
— К Семиродовым.
Она кивнула:
— К Ванюше, значит. А к нему вчера жена приходила.
И посмотрела на меня так, что понять ее можно без слов: вот, мол, на тебе, каково? Я не отреагировала на ее слова, и ей стало неинтересно. Шумно зевнув, пенсионерка включилась в обсуждение внутренней политики нашего государства с соседями по лавочке. Не по душе была им эта политика.
Из подъезда то и дело выходили и входили в него люди. Старые и молодые, большие и маленькие, но Ивана среди них не было. Уже стемнело, и наконец-то зажглись фонари. Сидевшие рядом соседки разбрелись по домам, и я осталась в одиночестве, кипевшая от долгого ожидания, как вода в забытом на огне чайнике. А буквально через минуту, вынырнув из темноты между домами, ко мне подошел Кирилл Федорович.
— Терпеливая, давно ждешь? Здравствуй, — проговорил он, усаживаясь рядом.
Я смотрела на него зло и удивленно, еле сдерживаясь, чтобы не нахамить. Но претензию все-таки высказала:
— Зачем в прятки-то играешь?
— А зачем сидела? Не могла встать и пройтись? Я бы тебя окликнул.
«Бирюк ты нелюдимый!» — обругала я его про себя, но вслух сказала:
— А ты что, людей боишься? Окликнул бы при них, я бы не обиделась.
— Ладно! — прервал он меня с досадой. — Вам бы, бабам, лишь бы отношения выяснять.
Эти слова меня охладили. Ведь он прав — мои претензии не имеют к делу никакого отношения.