— Ах вот как… — Валентин Николаевич нахмурился и забарабанил пальцами по столу. — Как это погиб?
— Застрелили его.
— И «Талия» исчезла? — переспросил он, как будто не поверил, что эту статуэтку можно украсть.
— Исчезла, Валентин Николаевич, исчезла в неизвестном направлении.
— Серьезные, значит, люди за дело взялись. Но, простите, Танечка, а при чем здесь вы?
— Маслов нанял меня найти статуэтку. Я частный сыщик. Работа у меня такая.
— Да-а? — Он внимательно посмотрел на меня, но комментарии оставил при себе. — Что ж, пойдемте, постараюсь вам помочь чем смогу.
Он провел меня через комнату в кабинет, и я в третий раз остановилась на пороге, потрясенная. Если разница в обстановке между гостиной и кухней составляла примерно сто лет, то кабинет находился вообще вне времени. Он был прост и функционален: вдоль стен стеллажи, забитые книгами, альбомами, папками. Возле одной стены стоял маленький, словно игрушечный, мягкий диванчик, около него торшер. У окна разместился просторный двухтумбовый письменный стол с удобным вертящимся креслом, на столе лежали аккуратные стопочки исписанной бумаги, почему-то том математической энциклопедии, без которой, как мне кажется, искусствовед вполне может обойтись, еще несколько книг с мудреными математическими названиями, какие-то справочники. Это-то все ему зачем?
— Сейчас-сейчас. — Валентин Николаевич уверенно остановился возле одного из стеллажей и начал рыться в папках.
Я тем временем подошла к столу: верхний лист аккуратной стопки бумаги был густо исписан какими-то длиннющими и совершенно дикими математическими формулами. Вот уж в чем не разбираюсь и никогда не разберусь. Я еще в школе убедилась в полном отсутствии у меня математического мышления. Неужели он в них что-то соображает?
— Валентин Николаевич, простите за любопытство, но я не понимаю, что это у вас тут?
— Где? — он оглянулся. — Ах это! Это я на досуге развлекаюсь. Знаете, есть такой термин, «спортивные математические задачи». Вот я над нами и работаю. Про теорему Ферма, надеюсь, слышали?
— Ничего себе! — Я искренне восхитилась. — Конечно, слышала. Правда, помню про нее только три вещи: что она называется Великая теорема Ферма, что она верна и что ее уже пятьсот лет доказать никто не может.
— Всего лишь триста, — с улыбкой поправил меня этот математик-любитель.
Он подошел к столу и стал рядом со мной.
— Валентин Николаевич, скажите честно, — я и не заметила, как скопировала любимый жест Игоря, ладони, молитвенно сложенные на груди, — а зачем вам эта самая теорема Ферма?
— Так интересно же, — он обезоруживающе улыбнулся. — Когда разбираешься с уже найденными доказательствами, это очень развивает и дисциплинирует ум.