Когда Серафима привезли в следственный изолятор, Никитич только-только заступил на сутки. Именно он и принёс строптивому новенькому кружку с кипятком, а тот вдруг отказался.
Старший прапорщик заметил и пайку хлеба, к которой несчастный сиделец даже не притронулся.
— Видно судьба тебя, сынок, чем-то сильно тряхнула, если даже кусок в горло не лезет, — задумчиво проговорил Никитич, потом тихо добавил: — А может… — он сделал паузу, — …и злые люди, что вероятнее всего, — и закрыл дверь.
Через пару часов Никитич снова заглянул в глазок камеры-одиночки, однако новенький паренёк находился все в той же позе, а хлеб продолжал оставался целёхоньким.
— Ну-ну, — задумчиво пожал плечами старший прапорщик и удалился.
Сам того не подозревая, Никитич всерьёз заинтересовался этим странным пареньком: прошло уже более шести часов, а тот никак не проявляет себя. Не просится в туалет, не жалуется, не заявляет о своих правах, ничего не ест и не пьёт.
«Интересно, сколько же ты продержишься со своим характером, парень?» — подумал Никитич.
Когда часы отмерили ещё десять часов нахождения Серафима в «стакане», старший прапорщик открыл дверь, ожидая увидеть бедолагу задыхающимся от нехватки воздуха и мокрого от пота. Однако новенький стоял все в той же позе, и его лицо, как и джинсовая куртяшка, продолжали оставаться сухими. Синие глаза паренька смотрели прямо перед собой, и в них не было даже тени усталости.
— Выйди на минутку, хотя бы мышцы разомни, — неожиданно предложил Никитич: почему-то ему действительно стало жалко этого своенравного парня.
Серафим не только не шелохнулся, но даже глазом не моргнул, продолжая смотреть в никуда.
— Ты чо, паря, двужильный, что ля? — искренне удивился старший прапорщик.
И вновь не последовало никакой реакции.
— Ив туалет не хочешь?
Никакого ответа.
— Смотри, тебе виднее, — Никитич пожал плечами и закрыл дверь. — Однако странный парнишка: впервые встречаю такого, — пробормотал он, — такое ощущение, что он все слышит, но… не слышит… — он повторил про себя сказанное и хмыкнул: — Во, старый ты хрен, договорился: слышит и не слышит! Ладноть, часика через три сызнова загляну…
Однако Никитича отвлекли текущие дела, да ещё пришлось разбираться с вновь прибывшим этапом, и он освободился лишь к трём часам ночи, то есть через пять часов после последнего посещения молчаливого новенького. На этот раз прапорщик был уверен, что странного парня должно было сморить после более чем двадцати часов нахождения в «стакане». Но и на этот раз новичок стоял в той же самой позе и находился в том же состоянии, словно его только что засадили в тесную камерку.