Мужчина поерзал в кресле, снял очки и поинтересо — вался:
— Может быть, вы все-таки введете меня в курс дела? Как лицо официальное я должен знать, что творится у меня в театре. Наверняка кого-то из актеров или обслуживающего персонала вы в чем-то подозреваете…
— Информация моего заказчика — сугубо конфиденциальная, я не могу ее разглашать. Даже официальным лицам, — отрезала я. — Вас — ни лично, ни по работе — она не касается, к тому же за эту небольшую услугу я предлагаю вам солидное материальное вознаграждение.
Последний нюанс обычно является внушительным довеском на чаше сомнений и колебаний и срабатывает безукоризненно. Подействовал он и на этот раз. Администратор задумался:
— Вы уверены, что это ваше расследование под видом уборщицы не обернется для театра неприятными последствиями?
— Если вы твердо и непреклонно будете придерживаться легенды, что я — племянница вашей внезапно заболевшей уборщицы, которая вышла ее подменить, то, уверяю вас, никто и не заподозрит, что в театре проводилось какое-то расследование.
— Хорошо, — согласился администратор, взвесив все «за» и «против». — Но наша уборщица приходит убираться обычно после спектакля. Впрочем, актеров подобные вещи не интересуют…
Я вытащила из кармашка сумки новенькую пятисотенную бумажку и положила ее на стол. Михаил Алексеевич ловко прикрыл ее сверху внушительных размеров папкой с деловыми бумагами.
— Можете быть уверены — я никому ни слова не скажу о вашем посещении! — горячо заверил меня он.
«Еще бы! Попробуй только пикнуть, как тебя тут же привлекут за взяточничество!» — угрюмо подумала я, глядя на папку. В голове назойливо вертелась какая-то мысль, связанная с этой папкой. Или с бумагами… Не поймав ее за «хвост», я встала со стула и неторопливо направилась к двери.
— Кстати, — обернулась я, — Катерина Маркич на самом деле подписала контракт с московской телестудией?
— Да, подписала, — кивнул администратор. — Но она уедет не раньше чем через две недели. А что? Ваше дело как-то связано с ней?
— Нет, никак не связано. Покажите мне, пожалуйста, где у вас хранятся тряпки и ведра, а также помещения гримерных.
* * *
В театре функционировали по большому счету две просторные гримерные — в одной из них переодевались и гримировались мужчины, а в другой, соответственно, женщины. Сейчас, накануне спектакля, в обеих комнатах царили переполох и суматоха, поэтому я дожидалась начала спектакля, сидя в чулане в окружении тряпок, ведер, швабр, веников и прочих орудий труда незатейливой профессии уборщицы.
Мне жутко хотелось есть — за весь день я перекусила только парой бутербродов с сыром и выпила несколько чашек кофе. Но «светиться», идти в гримерку раньше времени сейчас нельзя: тот факт, что никто из актеров, кроме погибшей Анечки, в лицо не знал меня, мог принести много пользы в ходе расследования.