Дневники (Эфрон) - страница 2

И конечно, он и рос совсем необычно, с раннего детства слыша вокруг себя то стихи, то разговоры о литературе, о чем - то внутреннем и глубоком, быть может, об этом в других семьях и вовсе не говорилось!

Марина отслеживала в дневнике и письмах сестре Анастасии едва ли не каждый день его жизни. Вот несколько строк из них, светящихся не только наивною гордостью матери, но и тонкостью анализа психологического облика совсем еще маленького ребенка - Муру, так Марина звала Георгия, - только третий год:

"Удивительно взрослая речь, чудно владеет словом. Мужественен, любит говорить не как дети. И совсем иначе, чем Аля. Хочет всегда стать на что-то, повыше, чтобы слушали…" Когда Георгию было восемь лет, она писала: "Очень зрел. Очень критичен. Марина, - сказал мне Бальмонт, - это растет твой будущий прокурор!" Но ему, малышу Мурлыке, была свойственна не только жажда справедливости и повышенного внимания взрослых.

На прогулках с матерью он без умолку (она даже устает от его болтовни и мечтает, чтобы он помолчал!) говорит об автомобилях, собирает из деревянных чурочек пыхтящий (в его воображении) паровозик, приносит для сестренки Али из парижского Люксембургского сада красивый букет каштановых листьев, и без устали засыпает мать вопросами, говорит, говорит, говорит.. "Отчего, почему, где, как, зачем?" - извечное детское любопытство, открытие Мира Познающим.. В нем было и обычное, детское, милое, чарующее, как и во всех малышах.

Годы раннего детства Мура (В Чехии, а потом - во Франции - были для семьи Цветаевых - Эфрон очень сложными.

Часто вся семья просто находилась на грани "выживания". Сергей Яковлевич болел, (обострялся его хронический туберкулез и заболевание сердца), пособие эмигрантов было небольшим, Марине самой приходилось решать все острые, насущные проблемы: вопросы снятия квартиры, приобретения мебели, вещей, продуктов и даже - рубки дров для большой кухонной плиты. На какую - либо помощницу по хозяйству, не говоря уж о постоянной прислуге, просто не было денег.

Руки Марины в тонких серебрянных браслетах - память о Матери - беспрерывно крошили, мешали, мыли, чистили, скребли, стирали одежду для Алечки и Мура, раскалывали тяжелое вязовое полено на тонкие щепки- лучины, грели на плите тяжелое корыто с водой - поднимала сама! - а потом в этом корыте они по вечерам, вдвоем с хрупкой, голубоглазой Алей купали веселого, толстощекого малыша, шаловливо обрызгивающего их с ног до головы теплой мыльною водой..

В одном из писем Марины к Ольге Черновой - парижской подруге того времени - есть такие строки: " Еще зимы во Вшенорах (деревня близ Праги, почти ее предместье - автор.), не хочу, не могу, при одной мысли холодная ярость в хребте. Не могу этого ущелья, этой сдавленности, закупоренности, собачьего одиночества (в будке!) (Так Марина называла дом, который снимала с семьей - автор.) Все тех же равнодушных лиц, все тех же (осторожных) тем: А на зиму - решительно - вон: слишком трудна, нудна и черна здесь жизнь. Либо в Прагу, либо в Париж!" (Письмо приведено в книге Лили Фейлер "Марина Цветаева. Двойной удар Небес и ада". Изд - во "Феникс". 1998 г) Сестры Черновы стали усиленно приглашать Марину с мужем и детьми приехать к ним, в Париж. Они ей очень симпатизировали, знали прекрасно ее поэзию.