Послышалось сопение. Она лепетала что-то бессвязное, как обычно, когда он ей звонил. Он надеялся, что сиделка вытирает ей с подбородка слюну.
– Здравствуй, Анни. Это я.
Она засмеялась, как всегда, слишком громко. Ему стало тепло и спокойно.
– Ты должна мне помочь. А то я ничего не понимаю.
Он говорил с ней добрую четверть часа. Она фыркала, иногда смеялась, но большей частью в трубке было тихо. Он начал скучать по ней, как только повесил трубку.
Он встал. Его грузное тело отяжелело, но от усталости не осталось и следа.
Он вышел из кабинета, прошел по коридору. Слишком просторный зал для заседаний никогда не запирался.
Гренс постоял минутку в темноте, нащупывая нужный выключатель, нашел верхний правый и включил сразу освещение, телевизор и видео. Он ничего не смыслил во всей этой технике и громко ругался, когда ему наконец удалось найти то, что нужно.
Надел пластиковые перчатки и осторожно достал видеокассету, которую ему дал Нильс. Все это время она жгла ему грудь сквозь внутренний карман пиджака.
Сначала экран залил ядовитый голубой цвет, потом появилось изображение. Две женщины сидели в кухне на диванчике. В окно лился солнечный свет. Тот, кто устанавливал камеру, похоже, понятия не имел ни об освещении, ни о резкости.
Но видно было достаточно четко.
Он сразу узнал их обеих: Лидия Граяускас и Алена Слюсарева. Они сидели в той самой квартире с электронным замком, где он увидел их впервые.
Они молча ждали сигнала оператора, который то крутил объектив, то стучал для проверки по микрофону.
Они взволнованны, как всякий, кто не привык смотреть в глазок камеры, которая все видит, и потом все остается на пленке.
Первой заговорила Граяускас:
– Это я придумала сняться. Вот моя история.
Она произносит две фразы.
Поворачивается к Слюсаревой, которая переводит на шведский:
– Detta ar min anledning. Detta ar min historia.
Снова Граяускас. Она смотрит на подружку и произносит еще две фразы:
– Надеюсь, что когда вы будете это смотреть, того, о ком идет речь, уже не будет в живых. И он успеет пережить то, что по его вине пережила я. Стыд.
Они говорят долго, строго по порядку: несколько слов по-русски, затем то же самое – на ломаном шведском. Они говорят так, что понятно каждое слово.
Эверт Гренс сидел перед экраном двадцать минут.
Он слышал и видел то, чего не было.
Все перевернулось: из преступницы она стала жертвой, из террористки – женщиной, над которой надругались.
Он встал и шваркнул ладонью по столу, как привык делать. До боли сжал кулак, колотил им по столу и кричал.
Бывает так, что больше ничего не остается.