– Стесолид, а?
Она проглотила комок в горле, слезы сами собой побежали по щекам. Он всегда доводил ее до слез.
– Мы боролись за тебя все эти годы. Мама, я и Ульва. Мы жили бок о бок с твоей наркоманией. Так что нечего тут лежать и ныть.
Но Хильдинг и не слышал ее слов. Правда, голос ее ему не понравился.
– Или рогипнолу, а?
– Мы радовались, когда ты сидел. Как и теперь, в Аспсосе. Понимаешь ты или нет? Тогда мы по крайней мере знали, где ты.
– Валиум, а?
– В следующий раз. В следующий раз сделай это как следует. Будешь превышать дозу – сделай так, чтобы получить настоящий передоз и сдохнуть наконец.
Лиса Орстрём наклонилась вперед, прижала обе руки к животу и отвернулась – он не должен видеть, что она плачет. Она ничего больше не произнесла, ни слова, она только встала с его кровати и направилась к пожилому мужчине, который наконец нашел кнопку, и резкий звук его сигнала заливал коридор. Он сидел, держась рукой за грудь. Ему нужно было болеутоляющее: у рака есть свои причуды. Она поздоровалась с ним, взяла его за руку, но тут же повернулась к Хильдингу:
– Кстати. К тебе приходили.
Брат ничего не ответил.
– Я обещала сказать, как только ты очнешься.
Она направилась к двери, вышла и тут же исчезла в зелено-голубых больничных коридорах.
Хильдинг посмотрел ей вслед. Он не понимал.
Как кто-то мог узнать, что он здесь?
Он сам-то не вполне был в этом уверен.
Йохум Ланг вышел из машины, припаркованной возле входа в Южную больницу. Всего пара часов в кожаном салоне – и он научился ненавидеть его запах так же, как ненавидел запах своей тюремной камеры, в которой провел два года и четыре месяца. Запахи, конечно, разные, но что-то общее в них все же было: способность проникать во все поры. Запах власти и контроля, запах несвободы. Ланг уже понял, что, в сущности, никакой разницы нет – сидеть в камере и выполнять приказы вертухая или быть на воле и выполнять приказы Мио.
Он миновал несколько человек, что тосковали по дому, стоя у подъезда больницы; прошел по коридору, вечно полному спешащих куда-то людей, и втиснулся в лифт, который подмигивал огоньками и приветливым голосом сообщал, на каком этаже собирается остановиться.
Он сам виноват.
Это его собственная ошибка.
У Йохума Ланга была своя мантра. Он читал ее каждый раз, потому что знал: она сработает.
Он сам виноват.
Он знал, где тот лежит, в каком отделении. Шестой этаж. Зал номер два.
Быстрыми шагами он направился туда. Он хотел покончить с этим как можно скорее.
В палате было тихо. Старикан напротив него и парнишка, который выглядел скорее мертвым, чем живым, – оба спали. Хильдинг не любил тишину. Никогда она ему не нравилась. Он беспокойно огляделся вокруг, уставился на дверь: он ждал.