Трахать ее, как плывущую по мне в лодке Лизелотту, я бы не смог. Что-то непривычное, неевропейское было даже в ее движениях. Никакой истерики, театральности, наигрыша. Не вожделение, а затаенная тоска по ласке. Не стыдливость, а не связанные со стыдом искренность и доверие. Не любовные игры, а открытое и сознательное ожидание слияния. Все было не взвинчивающим, а влекущим, не похабным, а трогательным.
Я почему-то представлял себе, будто гуляю нагишом под цветущей японской вишней и не могу оторвать взгляда от чуть приоткрытой двери маленького бумажного домика. Меня тянет туда даже не любопытство, а что-то куда более сильное и глубокое. Я переступаю его порог с бьющимся сердцем и всеми пятью, а может, и шестью чувствами ощущаю эротическую нежность расстеленного на полу и покрытого простыней татами. В легком облаке блаженства мне чудился не грозный даже в своем молчании облик самурая, а гейша с густым слоем белил на щеках и раскрашенным, похожим на влагалище ртом. Не суровый аскетизм японской архитектуры, а шествие фаллосов на синтоистском[14] празднике. Но все это не имело никакого отношения к чему-то постыдному, к разврату, а говорило о природе, которая сама по себе не скована кандалами ханжества и притворства. Очнувшись, я почувствовал на простыне влажное пятно. Это была кровь. Девчонка лежала рядом со мной. Глаза ее были закрыты. Рука прикрывала рот.
– Этого еще не хватало! – всколыхнулся я. – Не могла подарить свой бесценный дар кому-нибудь помоложе?
Она закрыла лицо обеими руками и вся как-то сжалась.
– Знал бы – выгнал бы тебя в два счета! Дура…
Сунами лежала рядом со мной такая несчастная, такая тихая и незащищенная, что мне стало ее беспредельно жалко:
– Слушай, девочка! Наверное, это старомодно, но я никогда не лгал женщинам, в худшем случае – молчал. Они могли думать все, что им вздумается. И с тобой я этого тоже не хочу…
Я склонился над ней и взял ее голову в свои ладони.
– Почему ты это сделала?
Она не отвечала…
– Ну, как твои нимфеточки? – спросил я.
Он насмешливо фыркнул:
– Дожили! Теперь ты меня о бабах спрашиваешь, а не я тебя?
– Что-то я не понял…
– Не придуривайся! – ответил Руди. – Я ведь всегда тебе завидовал. Они липли к тебе, как мухи к клеенке, которой Роза покрывала стол вместо скатерти, когда я был ребенком.
По моему лицу пробежала невольная гримаса. Но он хихикнул в телефонную трубку:
– Где он, твой неотразимый магнетизм?
– Выдохся. Весь перешел к тебе, – зевнул я лениво.
– Не знаю даже, что их ко мне тянет? – с ноткой притворного смущения в голосе спросил Руди. – Тоже мне, нашли красавца… Секс-символ…