Она мне часто с гордостью напоминала:
– Не забывай, чей ты сын, Руди! Помни об этом всегда и везде!
Этот рефрен преследовал меня всю жизнь…
От мысли, что я ее уже никогда не увижу, сжимало горло. От обиды за нее и за свою неблагодарность по отношению к ней. Я даже бессильно всхлипнул. Роза была и останется в моей жизни навсегда самым большим стыдом и болью. Такая беспомощная, ранимая, одинокая! Думая о ней, я начинал ощущать невыносимую тяжесть утраты и своей в ней вины.
Свинья, я так и не воздал ей ни за ее доброту, ни за беззаветную преданность. Ведь я был ее единственным и горячо любимым, но таким неблагодарным сыном…
Абби ее не выносила. Впрочем, как и Роза – Абби. Они были противоположностью друг другу. Мать – с ее порывами, волнующей чувственностью, поиском любви и тепла. И жена – воплощение здравого смысла и чувства долга.
Ворочаясь на больничной койке, я пытался представить себе Розу молодой: такой, какой она выглядит на старых фотографиях. С озорной нежностью во взгляде, с черной, модной тогда челкой, доверчиво приоткрытым ртом. Звезда бухарестского кабаре, любовница члена королевской семьи – что от всего этого осталось после шести лет войны и прихода к власти в Румынии коммунистов? Кабаре прикрыли, звезда эстрады стала скромной портнихой.
Единственное утешение, что счастье хоть и ненадолго, всего лишь на несколько лет, но все же выпало на долю Розы. Ни у кого в кордебалете не было такого числа поклонников и такого успеха. Я уверен, что мужчин в ней влекли не только ее одетые в черные чулки длинные ноги, но и вся ее бьющая наружу неотразимая артистичность. Получи Роза образование где-нибудь в серьезной студии, из нее могла бы выйти подлинная кинозвезда. Многочисленных ее почитателей разогнало лишь появление за кулисами моего титулованного папашки. Общее обожание увяло, Уступив место осторожному шепотку: вы слышали?..
Была ли Роза счастлива с этим самовлюбленным смазливым щеголем и обломком пережившей себя эпохи? Не знаю, хотя думаю, что опереточная старомодность его манер и внешний шик не могли не произвести впечатления на дочь рано умершего еврейского музыканта-клезмера.[6] Капризный сноб и волокита, мой титулованный предок витал в тесных гримерных и под зазывающими фонарями на входе, как недоступный, но остро дразнящий мираж. Герой закулисных грез юных дебютанток, он разыгрывал из себя рокового любовника. Уж кто-кто, а он умел ухаживать за женщинами и знал, чем их прельстить. Все изменила встреча с Розой…
До последних своих дней она была уверена, что он искренне ее любил.