Ровный гул двигателей казался музыкой.
– Возьмите штурвал, – сказал Боровский Лютрову и полез за сигаретами.
Несколько раз затянувшись, он улыбнулся, потер ровной ладонью кончик носа.
– Чуть не сыграли… напоследок, а?.. Веселый разговор!
Он снова потер кончик носа ладонью, потом рывком отодвинул кресло, вытянул ноги и свесил руки за подлокотники.
– Сколько до посадки, штурман? – спросил Лютров.
– Да около четырех часов. Мы тут хороший крюк сделали.
– Командир, – вклинился Карауш, – земля спрашивает, почему прервали связь?.. Хохмачи.
– Передайте: проходили грозовой фронт.
– Вас понял… Предлагают запасной аэродром. Нам бы их заботы.
– Передайте: нет необходимости. Идем на свой. Уточните у штурмана и сообщите время прибытия. Запросите погоду в районе посадки.
С-44 шел навстречу занимающейся заре.
Снижаясь, самолет все громче оповещал землю о своем прибытии, требовательно прижимался к ней, неся с собой неизбывный громовый гул двигателей, шипенье и свист полета.
Но, едва коснувшись земля, он укрощенно стих, вполсилы изрытая жар позади себя. Под ним была всесильная опора, и его крылья могли отдохнуть…
Подкатив к стоянке, С-44 замер в двадцати шагах от казавшейся совсем маленькой с высоты кабин фигуры Старика. Позади него чернела толпа людей.
Двигатели наконец смолкли, турбины остановились.
Спустившись на неправдоподобную своей неколебимостью землю, Лютров поглядел на небо. Над уходящей к востоку полосой летного поля распалялся, становился все огромнее и светлее огненно-туманный купол неба, в котором они прожили двое суток.
Со свалявшимися, пропотевшими шевелюрами, небритые, с расстегнутыми застежками «молниями» на кожаных куртках, все пятеро, неловко передвигая ногами, пошагали в сторону ожидавшего их Старика.
Никто из них не позволял себе выйти вперед. Каждый нес в себе усталость шагающего рядом, чувство общности роднило. Каждый отдавал себя и все свое всем и готов был защищать всех. Так роднит только хорошо сделанная работа, где за усилиями каждого судьба всех. Так роднит общая опасность, разметая химеры тщеславия, отчужденности, непонимания, неумения ценить лучшее в себе самом и друг в друге. Такова счастливая зависимость людей.
Все дурное в них осыпалось и отошло в небытие. Их ничто не отличало друг от друга. Не было изуродованного рябинами лица Боровского, ничего не значила разбойная красота аспидных глаз Саетгиреева, ничего не значили кривые ноги коротышки Тасманова, модная грациозность Кости Карауша и возвышающиеся над всеми тяжелеющие плечи Лютрова.
Согласные шаги по бетону отдавались в каждом, как эхо ударов их сердец, одного большого сердца. Над взлетной полосой всходило солнце.